Темная лошадка - Владимир Владимирович Голубев

Битву при Сент-Майклсе[6] Сюффрен выиграл, но основной проблемой для англичан стало то, что город к моменту сражения уже оказался захвачен французами. Пришлось Байрону отступать к Багамским островам и Чарлс-Тауну, что, учитывая серьёзные повреждения его кораблей в бою, сыграло свою страшную роль. Разбушевалась непогода, и в Нассау прибыло только два корабля, остальные же, вместе со своим адмиралом, навеки остались на дне океана.

Эскадра Сюффрена тоже серьёзно пострадала в битве и нуждалась в значительном ремонте, но даже теперь силы англичан настолько уступали союзникам, что можно было говорить об их разгроме в Вест-Индии. А довершил его всё тот же де Гальвес, который в июле захватил Нассау, а вместе с портом и оставшиеся корабли несчастной эскадры Байрона.

Теперь уже перед Родни встали ещё более сложные задачи — разблокировать ситуацию в обоих Индиях, для чего ему требовалось сначала снести испано-французскую эскадру, которая снова блокировала Гибралтар, а потом, разделив свой флот, хотя бы поддержать сопротивление союзникам до подхода новых сил короны.

Родни словно лев ринулся на противника, и около Тарифы состоялось грандиозное морское сражение. Адмирал де Кордова-и-Кордова[7] показал себя крайне упорным противником, а испанцы и французы под его командованием сражались до последнего. Восемь кораблей союзников ушли на дно, сам де Кордова-и-Кордова погиб, Родни потерял только три судна. Но испанцы своим героизмом сделали так, что основные силы англичан оказались неспособны идти дальше и были вынуждены вернуться в метрополию для ремонта, не выполнив задачи.

Да, им удалось снова прорвать осаду Гибралтара, но к Калькутте пришло только пять кораблей, а в Америку не пришло ни одного. Сам Родни вёл свою израненную эскадру домой, молясь о хорошей погоде, однако обычный шторм при входе в Ла-Манш отнял у него шесть судов. Родни требовал своей отставки, но его ещё больше славили — он оставался величайшим английским адмиралом, который никогда не терпел поражений.

Гибель эскадры Байрона позволила французской дипломатии добиться в Европе существенных успехов. Во-первых, имперский сейм в Регенсбурге принял решение, во избежание захвата Ганновера французами, взять курфюршество под опеку. Уже в конце мая армии Австрии, Пруссии, Саксонии и Баварии вошли в наследственные владения Георга и без боя заняли его.

Во-вторых, уже в июне войну Британии объявила Австрия. Иосифу претило распускать армию и он нашёл своим ветеранам достойное занятие. Три тысячи австрийцев отплыли в Индию, где приняли участие в боях с войсками Ост-Индской компании, а ещё две тысячи отправились к североамериканским колонистам на помощь.

Английские агенты тоже не сидели без дела, и летом испанские колонии в Перу, Мексике и Чили сотрясли восстания недовольных местных жителей, а силы мусульманских правителей в Северной Африке осадили испанские крепости, в том числе Оран[8] и Мелилью[9]. Иберийцы, только что бывшие на коне, захватившие огромные территории в Америке, оказались перед необходимостью все свои силы бросить на подавление волнений в собственных колониях. Даже блокада Гибралтара была ослаблена настолько, что торговые корабли англичан, да и нейтральных стран, то и дело прорывались в город-порт, и проблемы голода и снабжения боеприпасами в осаждённой крепости ушли в разряд страшных сказок.

Французы вынуждены были существенно снизить свою активность, что было вызвано и объективными обстоятельствами — Сюффрен чинил корабли, у де Грасса судов было меньше, чем у его противников, и полной победы в Бенгалии он пытался достичь на суше, а д’Эстен безвылазно сидел в Тулоне, наводя порядок во флоте. Американские мятежники пытались не обрушить фронт и удержаться до возвращения в дело французов и испанцев. Англичане получили передышку и лихорадочно её использовали.

Они пытались скупить весь корабельный лес, пеньку, парусину, пушки, порох, даже ядра в мире, но запасы на продажу были не бесконечны, голландцы, французы, испанцы тоже хотели того же, а война шла далеко не первый год. Товара просто не было. Тогда мы предложили снова купить у нас готовые корабли, правда, их было уже мало, да и большинство их было довольно старыми.

Англичане, скрипя зубами, пошли на этот шаг, а вишенкой на торте стал контракт на строительства двенадцати линейных кораблей на наших верфях — для такого дела запасы дерева и снаряжения нашлись.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Москва всё хорошела и хорошела — центр города предстал передо мной уже освобождённым от строительных лесов и заборов, за исключением новых корпусов присутственных мест и моего большого дворца, который всё же решили подарить мне горожане в знак признательности за участие в жизни старой столицы.

Я мотался по заводам, которые росли в городе и вокруг него словно грибы после дождя, посещал занятия в корпусах, давал приёмы, внимал службам, что вёл сам патриарх Платон — старался не предоставить себе ни одной минуты покоя, чтобы не начать тосковать о Маше. Като не было рядом, она осталась по болезни в Петергофе, и мысли об умершей любви накатывали с силой морского прибоя.

Наконец, я решился отправиться на дорогую могилу. Там стояла уже большая церковь, москвичи любили просить Машу о благополучии в делах, семье и здоровье, но для меня она была по-прежнему любимой. Такая тоска без неё!

Вот странно как-то всё обернулось, вроде бы, и недолго мы вместе были, а как она мне на душу легла! Отец Трифон вздыхал, что не нашёл я пока своей суженой, мне оставалось только с ним согласиться. Что Катя — любит меня, заботиться, а вот семьи как не было, так и нет. Ох, ладно, делами надо заниматься — время не ждёт.

Еропкин и главы Московского общества по улучшению городского удобства уже ждали меня в доме городского совета, не стило обижать столь хороших людей опозданием. Санки мои неслись по Москве, а я доброжелательно улыбался и помахивал рукой прохожим, который в праведном уважении кланялись мне и крестили меня провожая. Люблю я своих подданных и царство своё и так приятно понимать, что власть моя держится не на силе и страхе, а на уважении и любви их…

Я с удовольствием вошёл в дом, который был недавно построен и представлял собой огромный пышный дворец, спроектированный на основе работ самого́ великого Пиранези, к сожалению не увидевшего уже своего творения. Это было поистине место, где и работало множество городских служб, и могли собираться и даже праздновать лучшие люди старой столицы.

Сияющий Еропкин, которому я уже не раз выказывал своё удовольствие по поводу устройства и развития вверенного его заботам города, встречал меня при входе с небольшой группой авторитетных горожан и оркестром — музыку я очень