Дорога к фронту - Андрей Львович Ливадный

Угловатая, лязгающая металлом тень медленно наползает на меня. С трудом привстаю. «ТТ» в вытянутой руке ходит ходуном. Вижу, как трак гусеницы зацепил бревно и выворотил его. Ощущаю едкий запах бензинового выхлопа, и все никак не могу выжать спуск…

Кто-то навалился на меня, прижал к земле. Фашист… Тварь… Пытаюсь вывернуться, но держат крепко. Внезапно до слуха долетел обрывок злой, сиплой фразы:

— Лежи, летеха, куда лезешь…

Лязгающая тень медленно проползла мимо.

Меня отпустили. Рывком перекатываюсь на спину. У развороченного капонира укрылись двое бойцов, техник и офицер.

Он обернулся. С трудом узнаю капитана Панфилова. Лицо покрыто копотью. Читаю по губам:

«Жить надоело»?

Ответить мне нечего. Пытаться выстрелить из «ТТ» по танку глупость конечно же.

Медленно прихожу в себя. Вроде бы не ранен, но контузило сильно. Сколько провалялся без сознания не знаю, но времени прошло изрядно. Горят самолеты. Немцы прочесывают аэродром. То и дело хлопают взрывы, — в уцелевшие палатки фашисты забрасывают гранаты, сами не рискуя соваться внутрь.

— Надо уходить, — Панфилов зол и собран.

— Куда? — техник привстал, наблюдая за немцами, и я узнал в нем Потапыча. Жив значит…

— Пока в лесок — сплюнув кровь, ответил капитан. — Если сразу пойдем на восток, то угодим в самую гущу немецкого наступления и вряд ли выживем, — он говорит убежденно, словно выходить из окружения для него обычное дело.

— Ну вот, опять по лесам шастать, — проронил один из бойцов-окруженцев.

— Поговори мне! — пригрозил капитан. — Сдохнуть всегда успеем. Тебя, Скворцов, в первую очередь касается. Погибнуть — большого ума не надо. Выжить и продолжить бить врага, вот что по-настоящему трудно.

Больше никто не проронил ни звука. Во-первых, не положено, когда получен приказ, а во-вторых, возразить нечего. Панфилов кругом прав. Задерживаться подле захваченного аэродрома — только фашистов потешить.

— Отходим к ближайшему перелеску, — подытожил капитан.

* * *

Где-то ползком, а где-то короткими перебежками мы добрались до кустарниковых зарослей, размежевывающих два неубранных колхозных поля.

Контузия жестко дает о себе знать. Голова раскалывается от боли, временами все плывет перед глазами. Слух вернулся, но говорить трудно.

— Лейтенант, планшет не потерял?

— Нет.

— Дай на карту взглянуть, — Панфилов требовательно протянул руку.

Рядом с нами присел старшина. Дыхание он спалил. Морщится.

Прежде чем отдать свой планшет, я вытащил из него трофейное устройство, взятое у немецкого пилота. На нем все еще сохранились следы окровавленных пальцев, и пока остальные настороженно осматривались, я, отдав капитану карту, принялся отчищать заскорузлые бурые пятна. Особо не шифровался. Все равно никто не поймет, что это такое. Сидеть просто так, вытягивая шею и озираясь, не могу. Наблюдать, как немцы хозяйничают на аэродроме, успевшем за эти дни стать для меня точкой отсчета новой жизни, тяжело.

Цепкий взгляд Панфилова задержался на полупрозрачном кругляше.

— Что это? — спросил он.

— Медальон. Безделушка. Память о прошлом.

— А, ну-ну, — капитан углубился в изучение карты, карандашом делая на ней аккуратные пометки.

Я вычистил устройство, сунул его в нагрудный карман и застегнул пуговицу.

Двое бойцов из взвода охраны, вооруженные винтовками Мосина, залегли на краю кустарниковой полосы. Наблюдают за окрестностями. Старшина Потапов кое-как отдышался, потянулся за флягой. Странно, вроде бы он не старый, а бегать не может.

Настроение у всех подавленное.

— Только из окружения вышли и на тебе опять, — с досадой произнес один из бойцов. — Сколько отступать-то можно?

Ему никто не ответил.

Меня мутит. Состояние крайне неприятное. Не думал, что контузия имеет такие тяжелые последствия. Но, если говорить честно, что я вообще знал о войне?

Не стать бы обузой для остальных.

Отгоняю мрачные мысли. Чтобы не сосредоточиваться на болезненных ощущениях, подполз к бойцам, залег чуть в сторонке от них. До заветного перелеска еще надо добраться. По обе стороны от кустарниковой полосы — поля. Примерно в полукилометре пылит немецкая бронемашина. Черный дым столбами поднимается со стороны разбитых самолетных стоянок. Там, где располагались ремонтные мастерские, склады ГСМ и вооружений, тоже бушует пожар. Изредка с треском рвутся боеприпасы. От полуторки осталась только обгоревшая рама.

Вовремя наши улетели. Жаль я не успел. В небе от меня больше толку, чем на земле.

— Так, не расслабляемся, — Панфилов вернул мне планшет. — Ползти через поле слишком долго. Да и обзора никакого, из-за неубранных хлебов. Поэтому пересекать открытое пространство будем бегом.

— Полкилометра, как на ладони, — Потапов покачал головой. — Опасно, товарищ капитан.

— Поблизости немцев нет. Основные их силы уже ушли дальше, а тылы пока не подтянулись. Риск есть, но оправданный. Даже если кто-то нас заметит издалека, отреагировать не успеют. Но бежать надо быстро, изо всех сил.

Не понимаю, чего он распинается? Достаточно ведь отдать приказ. Вряд ли кто-то решится спорить. Для капитана госбезопасности Панфилов как-то слишком мягок и рассудителен. Либо у меня в голове засел некий стереотип?

— Все. Приготовиться, — стирая мое недоумение, его голос приобрел вполне командирские нотки. — Меркулов, Пехов, — обратился он к бойцам, фамилий которых я не знал. — Побежите первыми. Вон там на взгорке, под соснами заляжете. Если что, прикроете винтовочным огнем.

Бойцы нехотя привстали, а затем часто оглядываясь побежали через поле. Мы рванули вслед с небольшим интервалом. Меня здорово пошатывает, ноги, если честно слушаются плохо, но пока справляюсь.

С Потапычем хуже. Пробежав метров пятьдесят, он, тяжело дыша, вдруг остановился и схватился за грудь. Сердце подводит?

Мы с капитаном подхватили его под руки и поволокли, заставляя переставлять ноги.

Справа от нас вдруг зародился стрекот двигателей.

Мотоциклисты⁈

Бежим что есть сил. Старшина мешковато обвис, теперь его реально приходится тащить.

Двое красноармейцев уже на краю поля. Они тоже услышали звук двигателей и припустили что есть духу.

Добежали. Залегли! А мы все еще на середине открытого пространства!

Резанула пулеметная очередь. Из-за контузии и предельного напряжения сил у меня в ушах пульсирует ток крови. Почти ничего не слышу. Кажется, что вот-вот свалюсь, но в минуту смертельной опасности организм умудряется черпать силы из потаенных внутренних резервов.

Почему-то сейчас, на бегу, вдруг отчетливо вспомнилось лицо красноармейца Солодова и его слова, сказанные еще в первый день моего появления тут:

«Это, земля-матушка, товарищ младший лейтенант. Не небо. Тут каждой пуле надо кланяться, иначе будешь гнить в придорожной канаве».

Кланяться некогда. Бегу чисто на злости. Если убьют, значит судьба. Панфилов, похоже, мыслит так же. Старшину мы не бросили, хотя вокруг, срубая неубранные колоски, уже плотно зацвикали пули.

От заветного перелеска, до которого еще метров сто, вдруг ударила короткая сухая очередь