Последний Герой. Том 4 - Рафаэль Дамиров
Я остановил «Ниву» у нужного адреса. Это было трёхэтажное здание дореволюционной постройки, типичный доходный дом царских времён, очень похожий на питерские подобные дома. Высокие окна, узкие балкончики с коваными решётками, барельефы и лепнина, облупившаяся от времени и непогоды. Стены цвета застарелой охры, на которых проступали разводы и трещины, создавали впечатление здания, пережившего эпохи, войны и революции, и теперь тихо умирающего в коммунальном забвении. Дом представлял собой замкнутый прямоугольник, образующий внутренний двор-колодец, где когда-то останавливались кареты и телеги, складывалась солома и топливо для печей, а теперь стояли редкие, потрёпанные жизнью автомобили жильцов. Место выглядело ветхим и унылым, и было ясно, что коммунальное расселение давно превратило его из бывшей роскоши в убогий памятник прошлому.
Я вошёл в парадную. Под ногами лежала затёртая, местами отколовшаяся венецианская плитка с выцветшим орнаментом. Над головой висела, или даже нависала массивная гипсовая лепнина, за долгие годы выкрашенная в многие слои облезлой, местами вспучившейся краски. Всю историческую ценность портил густой моток грязных проводов различного калибра, сверху беспощадно перечёркнутый новыми белыми кабелями интернета. Нелепое соседство старого и нового резало глаз.
В квартиру, куда я направлялся, вела тяжелая дубовая дверь, за сто лет обросшая тысячью слоёв краски, под которой едва угадывались резные элементы. Косяк двери был испещрён многочисленными дверными звонками разных эпох, половина из которых уже давно не работала. Я не стал разбираться, какой из них принадлежал Мехельсону. Всё это давно было пережитком прошлого, теперь гости наверняка звонили по мобильным, прося открыть дверь.
Я равнодушно потыкал на все кнопки подряд, сверху вниз предполагая, что в коммуналке поднимется переполох, но за дверью так и стояла тишина — будний день, все либо на работе, либо заняты своими делами — бухают.
Дверь приоткрылась, и из темноты прихожей выглянул пацан лет четырнадцати, рыжий, ушастый, с хитрым взглядом и наглым выражением лица.
— Тебе чего, дядь? — буднично спросил он.
— Мехельсон дома?
— Дай стольник — скажу, — парень нагло ухмыльнулся.
Я легонько отвесил ему подзатыльник, чтобы сбить спесь.
— Ой! Чего дерёшься сразу-то? Дома он, дома, заходи.
— Вот и хорошо, — ответил я и вытащил из кошелька двести рублей, протягивая ему. — Учись вежливо разговаривать с незнакомыми людьми, и тебе обязательно воздастся. Ну, показывай, где его комната.
Наличными деньгами я всегда старался обзаводиться на вот такой случай, да и привычней оно мне было.
У парня сразу загорелись глаза, он ловко сграбастал мелкие купюры и кивнул:
— Да вон там его комната. Опять где-то денег раздобыл вчера, всю ночь бухал, стихи свои орал на всю коммуналку. Мой батя даже морду ему начистил, чтобы он заткнулся и спать лёг.
— Начистил морду? — я удивлённо вскинул бровь. — Хоть живой теперь ваш поэт-то?
— Живее всех живых, — хмыкнул парнишка. — Это же таракан. Они не мрут никогда.
Я усмехнулся и подумал было, что тараканы-то уж давно вымерли, но тут же заметил, как по плинтусу торопливо пробежал толстый, жирный шестиногий усач, подтверждая, что в этой квартире время и правда остановилось.
Подойдя к указанной двери, я постучал крепко и настойчиво:
Бух-бух-бух!
За дверью завозились, послышалось кряхтение, недовольное бормотание, а затем из-за двери раздался знакомый прокуренный голос Савелия Натановича Мехельсона:
— Петька, если это ты, убирайся, курвец! Я не открою! Сгинь немедленно, иначе возьму грех на душу и вызову ментов!
— А менты уже здесь, — сообщил я. — Открывайте, гражданин Мехельсон.
За дверью на секунду повисла испуганная тишина, а потом голос снова подал признаки жизни, теперь звуча заметно слабее и тише:
— А я никого не вызывал…
— А нас не надо вызывать, Савелий Натанович, — перебил я. — Мы сами приходим. Открывай, разговор есть.
За дверью щёлкнул замок, и дверь нехотя приоткрылась. Из щели осторожно высунулась встрёпанная и напуганная морда поэта-маргинала.
— Максим? Это вы… то есть, это вы из полиции? — Мехельсон с некоторым замешательством таращил глаза, явно пытаясь сообразить, как ему теперь себя вести. — Да нет же! Не может быть. Вы — хороший. Ха! Здорово вы меня разыграли, прямо классика жанра…
— Это не розыгрыш, Савелий Натанович, — я продемонстрировал удостоверение, дав ему разглядеть его во всех подробностях. — Уголовный розыск. Разреши-ка, я войду.
И, не дожидаясь ответа, шагнул внутрь. Дверь тяжело захлопнулась, а я оказался в комнате, больше напоминавшей лавку старьёвщика, нежели место обитания современного человека. В помещении царил полнейший бардак, лишь издали напоминающий творческий беспорядок. Комната была перегорожена пополам пёстрой занавеской, создававшей иллюзию двух отдельных пространств. В одном отделении, подобии кухни, стоял старый холодильник «Саратов» и шаткий стол с кипами грязной посуды. В другой части царила атмосфера, напоминающая о творческой мастерской: на стенах висели картины в старых позолоченных рамах, под ними навалены стопки книг, начиная от Жоржа Сименона и заканчивая потрёпанными томиками Ахматовой и Бродского. Повсюду стояли и лежали разномастные скульптурки, бюсты, сувениры, какие-то безделушки и кипы пожелтевших газет. На стене висел старый велосипед с проржавевшими спицами. В воздухе стоял стойкий запах перегара, пыли и давно не проветриваемого помещения.
Среди всего этого хаоса стоял хозяин — Савелий Натанович Мехельсон. В драных тапочках, потрёпанном халате с жирными пятнами и всклокоченной седеющей гривой волос. Под глазом у поэта красовался свежий синяк — явно подарок со вчерашней ночи.
— Ну что, заявление писать будешь? — я с усмешкой кивнул на его фингал. — Кто тебе фейс начистил?
— Нет-нет, никаких претензий! — сразу всполошился Савелий Натанович, виновато вскинув руки. — Сам виноват, вчера перебрал…
— Да ладно, шучу я. Я не по бытовухе к тебе, а по более важному делу.
— Максим, я не могу поверить, что вы из этих… — Мехельсон неопределённо покрутил пальцем в воздухе, словно подозревал меня в членстве в каком-то тайном обществе или секте.
— Савелий Натанович, у каждого свои недостатки, — с иронией произнёс я, медленно осматривая стол, заваленный бутылками от вполне приличного пуэрто, виски и текилы. — Смотрю, ты неплохо устроился, нигде не работаешь, а выпивку берёшь дорогую.
— Ну как же не работаю? Я стихи свои продаю!
