Последнее дело инквизитора. Полюбить Тьму - Константин Фрес
— Он ненавидел тебя так же неистово, как и любил, — тихо прошептала Софи. — Тристан, он молился на тебя, и ненавидел, как жестокого бога, не отвечающего на его молитвы.
Тристан, шмыгнув носом и утерев саднящую щеку, подошел ближе к своему старому платью.
Да, это точно было оно, его старое одеяние главы Ордена, его первая белоснежная сутана.
Рассматривая ее, Тристан узнал все до мельчайших подробностей, до самых крошечных деталей и стежков, обметывающих петли: и темную вышивку мелким бисером, поблескивающую на полах, и алые горошинки пуговиц, и чуть потертый, поношенный алый пояс. И даже шапочку — она была приколота к вороту и походила на уроненную на грудь голову.
— Подержи-ка!
Тристан махом скинул свое пальто на руки Софи и потянул сутану. Она подалась на удивление легко, цепи, стягивающие ее рукава, со звоном расплелись.
Ловкими пальцами Тристан пересчитал пуговицы, застегивая, затянул на талии алый пояс.
— Я ждал тебя, проклятый инквизитор!
Страшный, одержимый голос, звучащий будто бы изо всех углов, не заставил Тристана и бровью повести, хотя Софи в страхе вскрикнула и отшатнулась, Густав зарычал, а Алекс молниеносно обернулся на звук.
Один Тристан оставался спокоен и умиротворен.
Любовно он приглаживал складки своей одежды и вдыхал свой запах, который не выветрился за столько лет.
Словно он надевал эту сутану каждый день.
— Я ненавижу тебя, Тристан Пилигрим! Я убью тебя!
— Имей уважение, Жак, — спокойно ответил Тристан, устраивая на белоснежных волосах шапочку. — Дай мне спокойно одеться.
Глава 8. 3
— Зачем?
Наверное, это был странный вопрос, если учесть, что Тристан задал его обезумевшему от страха и ненависти фанатику, у которого в руках была зажата огромная, остро отточенная коса.
Но и сам Тристан не был безоружен.
Он стоял, смиренно сложив перед собой руки. А ладони их покоились на рукояти черного хищного меча, упирающегося острием в пол. И в этой позе инквизитора было много обманчивого покоя и тяжелой угрозы.
Жак, как и говорила Софи, был ужасен, отвратителен и жалок одновременно. Не так, не так себе представлял Тристан своего главного врага. Не юродивым, полубезумным, вонючим нищим в рваном рубище.
На нем были надеты штаны, пошитые специально для трех его ног, и Жак изо всех сил старался не припадать на короткую, уродливо изогнутую ногу. Он хотел стоять прямо. Но это у него не выходило, он снова и снова завалился набок, словно покалеченный паук. И стоптанная туфля шаркала по полу, с хрустом давила мусор и осколки.
Тот же Король Ротозеев, трус Арти, маркиз, был полон уверенности в себе и достоинства. Да, он был труслив, но это не мешало ему нести себя так, словно он был самым родовитым и уважаемым человеком в мире.
Но Жак был таков, каковым он родился. Грязным, оборванным и ничтожным. Долгие годы, прожитые им на земле, ничему его не научили и не изменили к лучшему. Даже огромная власть, сосредоточенная в его руках, не его научила держаться хотя б чуточку гордо, с большим достоинством.
Он еле стоял на своих трех ногах, пьяный, с мутными глазами, и с его отвисшей нижней губы тянулась ниточка слюны на красную голую грудь, виднеющуюся в вороте расстегнутой грязной рубахи.
От него разило так, что Софи брезгливо отвернулась, едва не зажимая нос. Словно король Тьмы валялся в канаве, в мусоре и грязи, в навозной жиже.
Он молчал, сжимая свое оружие грязными руками с обломанными, обкусанными ногтями, и казалось, что ослепительно-белый, строго держащийся инквизитор вгоняет его в стыдливый ступор. Образ, который теперь белел перед его мутными, нетрезвыми глазами, подавлял и пугал его, и Жак не смел напасть, хотя видит небо — он пришел за тем, чтобы взмахом своей страшной косы снести инквизитору голову.
Но Тристан смотрел на него строго, уничтожающе строго и сурово, и Жак не решался даже заговорить, вымолвить хоть слово своим грязным, беззубым ртом. Будто любое слово, сказанное его зловонным ртом, может испачкать строгую сутану Тристана, и наказание за это будет самое суровое.
— Зачем ты все это затеял, Жак? — повторил Тристан чуть мягче, видя, что пугает уродца. — Чем я заслужил твою немилость? Раньше я бы сказал «дитя мое», но ты старше, Жак. Да и служишь Тьме, и я скорее убью тебя, чем стану защищать.
Жак осклабился.
На его чудовищном лице, сотканном из шрамов и кое-как сляпанных вместе глаз, носа, рта, выражение менялось с потрясающей скоростью. От лютой ненависти, наливающей черной гнилой кровью глаза, до чистой, почти детской радости.
— И не предложишь мне пройти в дом, не примешь, как прочих посетителей? — прокаркал насмешливо Жак.
Тристан оглянулся.
— Я принимал посетителей в этом зале, — спокойно ответил он, обведя рукой загаженную комнату. — Я вижу, ты пришел сам, без приглашения и без разрешения, и славно провел тут время, пьянствуя и разбивая бутылки. Так что в другие комнаты я тебя не пущу.
«Грязь, уродство и вонь!» — услышал Жак в смиренных словах инквизитора, и демоны захохотали ему в уши тысячами голосов. Стыд и обида снова захлестнули его, он отшатнулся от Тристана, невольно прикрыв уродливое лицо рукой.
— Словно шелудивого пса!.. — провыл Жак в муке.
— Ты и не вел себя, как человек, — сурово и прямо припечатал Тристан. — Но я все же снизошел до тебя и вот, говорю с тобой, принимаю тебя в своем доме. Так ты ответишь мне на мой вопрос? Зачем все это, Жак? Зачем ты пошел рабом к вечности, если это тебе не по плечу, зачем ты решил выслужиться перед Тьмой, убив меня?
— Я ненавидел тебя! — выкрикнул трехногий уродец. — И теперь ненавижу…
— Это я понял, — миролюбиво ответил Тристан. — Но за что?..
— Ты не услышал меня! — с яростью и обидой выкрикнул Жак, будто это признание жгло его душу раскаленным тавром много десятилетий. — Ты меня не услышал!..
Тристан смолчал, мучительно пытаясь понять, о чем говорит Жак, и на лице того отразилась скотская радость.
— Вот! — с победным видом выкрикнул он. — Ты даже не помнишь меня! Ты даже не заметил меня и моей просьбы! Ты исполнял любые капризы твоей паствы, самые ничтожные и мелкие! Просто, чтоб побаловать толстую, сытую бюргершу! А мои не слышал! А я так молил! Я умолял, я кричал!.. Но
