Было у него два сына - Лукьянов Денис Геннадьевич

Наутро идешь устраиваться на работу — все изучал заранее, по дороге, — и самолично отдаешь себя в лапы Монтекки и Капулетти мегаполиса, желтых и зеленых рюкзаков; тебе нужно, как герою «Звездных войн», выбрать сторону, но ты знаешь: ситхи, что джедаи, — часть одного целого, ведь свет обращается тьмой, а тьма светом; Джокер и Бэтмен — стороны одной монеты, что на удачу подбрасывает Харви Дент. Тебя забавляет эта вереница образов в голове.

Ты ждешь своей очереди в толпе таких же ожидающих. Вскоре попадаешь на собеседование. Тебе задают дурацкие вопросы, но ты даешь нормальные ответы, и женщина, говорящая с тобой, кивает — то ли слушает, то ли просто пожирает взглядом, изучает, как музейный экспонат; тебе нравится это ощущение. Тебя просят дождаться результатов — перезвонят по телефону, — и ты идешь гулять, спускаешься под землю, теряешься в переплетенных кишках города, но все же доезжаешь до нужной станции метро, выходишь недалеко от небоскребов, которые так манили тебя, и шагаешь, сверяясь с навигатором: мимо ресторанчиков мировой кухни — от сербской до мексиканской, — модных бутиков и продуктовых магазинчиков 24/7, салонов тайского массажа и расклеенных на столбах объявлений о компьютерных мастерах и травле насекомых, древних исполинов-высоток прошлого века и только-только обрастающих плотью многоэтажек. И город этот — ты слышишь — плачет по минувшему, настоящему и особенно — по грядущему.

Тебе звонят ровно в тот момент, когда ты останавливаешься у вывески с карикатурным изображением какого-то «тайского мудреца» и номером телефона для записи — и почему суеверия находят тебя даже здесь? Не тот ли это мудрец, о котором всю жизнь рассказывала мама? Что, если, как монах из минувших эпох, он странствует по миру и дарит ложные чудеса — или чудеса настоящие, в которые ты не веришь, но скоро заставишь себя поверить, — чтобы скрасить и продлить чужие жизни?

Голос в телефоне куда реальнее. Тебе говорят: поздравляем, вы приняты, завтра ждем вас, чтобы подписать все бумаги. Приходите на инструктаж.

Полночи — как и многие ночи после этого дня — ты рисуешь, скрючившись над маленьким столиком комнаты-гроба, ищешь новые конкурсы и рассматриваешь странички с графическими планшетами; мечтаешь — когда-нибудь сможешь купить самый дорогой. Перед сном привычно скроллишь новостную ленту — вдруг все наладилось, вдруг твои герои и злодеи послужат другим целям, перестанут быть антидепрессантами и успокоительными без назначения врача? — и долго не можешь уснуть после. Закрываешь уши то руками, то подушкой: мир кричит, здесь, в мегаполисе, его голос гортаннее, громче, и быстро-быстро бьется его больное сердце; тебя преследуют призраки погибших шахтеров, дым сгоревших лесов, ржавеющие в снегах обломки самолетов, столбики избирательских голосов, взгляд каменных святых и горгулий, погибших во всеочищающем пламени. Утром, разбитый, умывшись холодной водой — сегодня обошлось без очереди в общую ванную, — ты приходишь по назначенному адресу, подписываешь бумаги, особо не вычитываясь — пусть даже за тобой по пятам последует черный пудель, выбора нет, — и получаешь ядрено-фиолетовую форму и такой же рюкзак. Вас выстраивают в ряд — всего семеро человек, кто-то загорелый, кто-то бледный, у кого-то глаза шире, у кого-то уже, один из вас в очках, второй — тучный с мутный взглядом, — и говорят ждать, стоя так, в строю. Тебе хочется смеяться от абсурдности происходящего — кажется, видел что-то похожее в одном кино, — но ты сдерживаешь себя, в отличие от одного худого парнишки. И когда дверь с грохотом распахивается, этот заливающийся смехом парень первым получает кулаком в живот от вошедшего мужчины в рубашке и строгих брюках.

— А ну, заткнулись, сукины вы дети! — гаркает он армейским голосом. Хватает парнишку за подбородок, кричит ему в лицо: — Ты понял меня, шутник ты гребаный?! Отныне тебя зовут Шутник! Все, ну-ка, сказали быстро, как его зовут?!

И вы кричите, пытаясь не засмеяться:

— Шутник!

— Кто вас учил так кричать?! Мамочка?! А ну-ка, громче!

— Шутник! — Вы рвете глотки.

— Сойдет. — Ваш курьерский генерал убирает руки за спину и шагает вдоль шеренги. — Запомните, вы всего лишь неорганизованная стая скользких вонючих жаб! Я строг и поэтому вам не понравлюсь, но чем больше вы будете меня ненавидеть, тем большему научитесь. У меня здесь нет расовой дискриминации, вы все одинаково никчемны!

Он останавливается и выкрикивает — хотя и так не говорит, а кричит:

— А ну-ка, долбаные молокососы, сняли свою рюкзаки!

И вы повинуетесь — что вам остается?

— Теперь вся ваша жизнь — в этих гребаных рюкзаках! Сегодня вы дадите им женские имена, потому что никаких других баб вам не достанется!

Ты все же не выдерживаешь — прыскаешь смехом.

— Что смешного я сказал?! — Курьерский генерал подскакивает к тебе. — Что смешного я, мать вашу, сказал?! — Ты получаешь кулаком в живот, скрючиваешься. Генерал стоит над тобой, брызжет слюной. — Думаешь, твое милое личико дает поблажки?! Да нихрена! Запомните — за каждое опоздание по вашему заказу вы будете получать штраф и затрещину лично от меня, за каждое опоздание на еженедельный строй драть вас ремнем, как ваш бухой папаша, заблевавший ковер прихожей, сукины вы дети, нравится вам это или нет! Все вам ясно?

— Так точно! — Ты кричишь с остальными, наконец выпрямившись.

— Что вы там провякали, дерьма куски?!

— Так точно!

И все следующие дни, развозя заказы, ты не можешь перестать смеяться. Круглые сутки ты крутишь колеса велосипеда или ходишь пешком и изучаешь людей, запоминаешь их черты и повадки — от милых бабушек, сочувствующих тебе, еще только мальчику, до девушек, встречающих тебя в одном нижнем белье, — и ночами зарисовываешь всех встреченных на страницах скетчбука: ты купил себе новый, с хорошей бумагой, хотя долго жалел денег. Каждую ночь ты рисуешь, постепенно заканчивая новую страницу комикса и приступая к следующей, и читаешь очередные ответные письма: «Спасибо за участие, но вы не прошли в следующий тур», «Извините, но мы не готовы принять вас на работу без должного портфолио», «Мы рассмотрим вашу заявку на обучение. Ожидайте».

Бледный свет монитора — то ноутбука, то телефона — не дает заснуть, и по утрам ты, стоя перед зеркалом в освободившейся ванной, сперва наслаждаешься собственным отражением — раздеваешься по пояс, иногда полностью, — а потом закапываешь глаза чудодейственными каплями. Краснота проходит. Позавтракав чем придется — обычно забегаешь за кофе, большой город приучает тебя к нему, — ты спешишь развозить заказы дальше. Работа заменяет тебе тренировки, а встреча все новых и новых лиц — то пьяных одиноких мужчин, то детей, тайком заказавших мороженое на карманные деньги, — упражнения в рисовании. И раз в неделю ты вместе с остальными — с каждым днем вас, новичков, все меньше — встаешь в шеренгу и выслушиваешь крики вашего курьерского генерала, не бросающего слова на ветер: опоздавшим он задает знатную вздрючку, хватая заготовленный заранее толстый кожаный ремень, доставшийся ему от деда. Сосед шепчет тебе, что такого не видел даже в армии. Ты радуешься, что успеваешь с доставкой вовремя. Твое тело остается нетронутым. Золотым. Прекрасным.

В тот день — рано или поздно он должен был наступить и теперь неизменно наступает в твоих воспоминаниях — ты, уставший от потока заказов, отвозишь последний. Темнеет. Ты оставляешь велосипед у модного жилого комплекса. Набираешь код, попадаешь во внутренний дворик, смотришь на припаркованные машины, один вид которых слишком многое говорит об их владельцах — пусть ты и не разбираешься в марках, моделях, — доходишь до подъезда, набираешь еще один код и еще один — от второй двери. Как много замков и паролей! Сколько же секретов хранят эти пятнадцать этажей? Ты дожидаешься лифта — ехать до последнего этажа — и, оказавшись у порога чужой квартиры, отчего-то вздрагиваешь — неужели замерз? Нажимаешь на дверной звонок. Ждешь. Тебе никто не открывает. Нажимаешь еще. И еще. И еще. Тишина.