Марица. Исток - Александра Европейцева

Я замер на пороге, впитывая картину, чувствуя, как холодная, тихая ярость накрывает с головой, выжигая всё остальное. Потом сделал два шага вперёд, и голос прозвучал сам собой, низко и хрипло.

— Марица. Что случилось? Кто это сделал?

— И вам доброго вечера, генерал! Да вот, снова вляпалась! — она усмехнулась. Голос её звучал ровно, почти насмешливо, но я видел, как мелко дрожат её пальцы, сжимающие кружку. — Карета оказалась с сюрпризом. Двое любезных господ решили, что я отличный способ поправить своё финансовое положение. Отвезли на окраину, попытались обобрать. Пришлось их… разубедить.

Она отхлебнула воды, и взгляд её скользнул мимо меня, уставясь в стену. Тот самый, пустой взгляд. А вот язвительность — это нечто новенькое.

— Где они сейчас? — спросил я, и собственный голос прозвучал тише, но твёрже.

— Лежат, приходят в себя. Где-то в районе Перекрёстка Трёх Ворон. Тёмная карета, без гербов. Кучер со шрамом через глаз. Второй — коренастый, с лицом тупее гранитной глыбы.

Я кивнул, поворачиваясь к сержанту Торену, который замер в почтительной позе у двери.

— Сержант. Взвод и телегу. Координаты знаете. Доставьте этих «предпринимателей» в казематы. Живыми и, по возможности, в сознании. Я с ними потом поговорю.

— Я уже отправил людей, генерал. Как доставят — сообщим! — Торен щёлкнул каблуками и стремительно исчез в коридоре, крича что-то своим людям.

Я снова обернулся к Марице. Она пыталась поправить разорванный рукав, и это движение, такое беспомощное и несвойственное ей, заставило что-то сжаться у меня внутри.

— Пойдём ко мне, — сказал я, не оставляя места для возражений. — Здесь на тебя все будут пялиться, как на диковинку.

Она лишь кивнула, а затем поднялась с скамьи, немного пошатываясь, но отстранила мою руку, когда я попытался её поддержать.

— Я сама, Демитр. Всё в порядке.

Но в порядке не было. Я видел, как она напряжена, как взгляд её выхватывает каждую тень в коридоре, каждый незнакомый звук.

Мой кабинет встретил нас тишиной и знакомым запахом. Я прикрыл дверь, заглушив гул гарнизона.

— Садись, — указал я на кресло у камина, в котором ещё тлели угли. Сам подошёл к столу, налил из графина воду в стакан. — Пей. И расскажи всё с начала. Не упуская деталей.

Пока она пила, короткими, жадными глотками, я вышел к дежурному.

— Лекаря. Немедленно.

Вернувшись, застал её сидящей в кресле, сгорбившейся, наконец-то позволившей усталости взять верх. Я присел на корточки перед креслом, чтобы оказаться с ней на одном уровне. Я не знал, что сказать. Какие слова могут утешить женщину, которая только что чудом избежала худшего? Мои пальцы сами потянулись к её руке, лежавшей на коленях, и коснулись её — легко, почти невесомо.

И тогда она сломалась.

Тихий, сдавленный вздох вырвался из её груди, а за ним хлынули слёзы. Она не рыдала, не заламывала руки. Она просто наклонилась вперёд, и её лоб упёрся мне в плечо, а плечи затряслись. Пальцы вцепились в мои рукава, словно я был единственной опорой в этом внезапно перевернувшемся мире.

Во мне всё замерло. Гнев, ярость, холодная расчетливость — всё это растворилось, смытое волной её горя. Осталась лишь щемящая, беспомощная нежность и жгучее желание найти тех, кто посмел её тронуть, и стереть их в порошок. Но сейчас я был нужен ей.

Я медленно, почти нерешительно, обнял её, чувствуя, как тонкая дрожь бежит по её спине. Я прижал её к себе, позволив ей плакать — плакать так, как она, наверное, не позволяла себе уже много лет. Моя рука легла на её затылок, пальцы впутались в растрёпанные, пахнущие дымом и пылью волосы. Я молчал. Не было слов, которые могли бы что-то изменить.

Так мы и сидели, пока стук в дверь не заставил нас обоих вздрогнуть.

Я поднялся, заслонив её собой, но в дверь уже входил пожилой лекарь гарнизона с потрёпанным саквояжем. Его умные, уставшие глаза скользнули по моему лицу, по сгорбленной фигуре Марицы в кресле, и всё ему стало ясно без лишних вопросов.

— Генерал, — кивнул он мне. — Тэба Лантерис. Позвольте осмотреть.

Я отошёл в сторону, дав ему место, но не ушёл. Стоял, прислонившись к косяку, скрестив руки на груди, и наблюдал, как его ловкие, аккуратные пальцы проверяли её пульс, осматривали ссадины на руках, просили повернуть голову.

— Сотрясения, слава богам, нет, — пробормотал он, закапывая ей в глаза несколько капель какого-то зелья, от которых она поморщилась. — Синяки будут знатные, но кости целы. Магических ожогов тоже не вижу. — Он достал из саквояжа маленький пузырёк с густой синей жидкостью. — Выпейте это, тэба. Успокоит нервы, боль снимет. Синяки сойдут к утру.

Марица без возражений выпила зелье, скривившись от горького вкуса. Цвет постепенно возвращался к её щекам, дрожь в руках утихала.

Поблагодарив лекаря и проводив его взглядом, я снова закрыл дверь. В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием углей в камине.

Марица глубоко вздохнула, вытерла остатки слёз с лица тыльной стороной ладони — жест внезапно детский и уязвимый. Затем она подняла на меня взгляд — ясный, твёрдый, снова собранный. В нём читалась благодарность, но и решимость не затягивать эту сцену.

— Демитр, — голос её звучал хрипло, но уже увереннее. — Дай мне, пожалуйста, перо и бумагу. Мне нужно отправить записку во дворец. Пусть меня не ждут. Скажу, что остаюсь в городе. Не нужно, чтобы… чтобы кто-то видел меня в таком виде.

Я кивнул, подошёл к столу, достал из ящика лист плотной бумаги, перо и чернильницу. Поставил всё это перед ней на низкий столик у камина.

Она взяла перо, обмакнула его в чернила и, наклонившись, принялась быстро выводить ровные, уверенные строки. Я наблюдал, как свет огня играет на её профиле, на влажных ресницах, на тонких пальцах, сжимающих перо и любовался ей.

Она запечатала записку сургучом, прижала к нему свой перстень с печатью и откинулась на спинку кресла с тихим, усталым вздохом.

— Гонец отправит это немедленно, — сказал я, беря со стола её послание. Мои пальцы едва не коснулись её руки, но я вовремя одёрнул себя. — Теперь о другом. Где ты собираешься провести ночь?

Марица отвела взгляд к