Марица - Александра Европейцева

Дверь отворилась, впуская меня в знакомое, душное пространство отцовского кабинета. Я вошел, не зная, чего ожидать, поскольку масштаб происходящего был мне совершенно неясен. Но права на ошибку я не имел.

Отец сидел за своим массивным дубовым столом, откинувшись в кресле. Он не смотрел на меня, его взгляд был устремлен куда-то в пространство за моим плечом. Лицо его было пепельно-серым, пальцы с силой впивались в подлокотники, и я заметил, как мелко дрожит его правая рука — та самая, что когда-то держала меч так же уверенно, как теперь — перо для письма.

У окна, слившись с тенями тяжелых бархатных портьер, стояла леди Варц. Ее присутствие здесь, в этой святая святых, где отец редко допускал даже слуг, говорило само за себя. Это была ее победа. Ее час.

Я склонил голову в почтительном поклоне отцу. Глубина этого поклона была выверена годами тренировок — достаточно почтительно, чтобы не дать повода для упрека, но без тени подобострастия.

— Вы требовали меня, ваше величество?

Отец медленно перевел на меня взгляд. В его глазах не было ни гнева, ни тепла — лишь глубокая, всепоглощающая усталость.

— Требовал, — его голос прозвучал хрипло, будто его горло перетянуто песчаной верёвкой. — Да, требовал, Истер. Присядь.

Эти слова повисли в воздухе, неестественные и чужие. Не приказ, не укор, а… приглашение. Почти человеческое. Я замер на мгновение, прежде чем механически опуститься в кресло напротив. Мягкая кожа приняла мой вес с тихим шелестом. Отец не предлагал мне сесть годами. Обычно я стоял, как солдат на плацу, пока он решал, удостоить ли меня взгляда или слова.

Он изучал меня — не как недостойного наследника, а будто впервые видел черты моего лица, искал в них что-то знакомое или, наоборот, чужое. Его пальцы разжали подлокотник, и дрожь стала заметнее.

— Что… случилось? — спросил я осторожно, нарушая тягостное молчание. Каждое слово приходилось вытаскивать из себя, как из трясины. — Капитан Рендал упомянул… об аресте канцлера.

Отец медленно кивнул, его взгляд наконец оторвался от меня и устремился на груду разбросанных по столу пергаментов. Среди них я узнал знакомый потёртый кожаный переплёт дневника Освена. В детстве я нередко наблюдал за тем, как гувернер зписывал в него все свои мысли и чувства. Что он здесь делал?

— Случилось. — его голос снова сломался, и он откинулся на спинку кресла, внезапно постаревший и бесконечно уставший. — Ты уверена в каждом слове, Патриния? Каждом?

— Каждое слово подтверждено документами, Ваше Величество, — ее голос был ровным, металлическим. — Письмами пострадавших. Финансовыми отчетами, изъятыми из его же канцелярии. И… личным дневником гувернера Шардевана. Нарвадул… Марц… годами выстраивал свою сеть прямо у нас под носом.

Король медленно повернулся. Его лицо, изборожденное морщинами и годами ненависти ко мне, сейчас выглядело просто старым. Изможденным. Он смотрел не на леди Варц, а на меня. В его взгляде не было ни любви, ни тепла — лишь сложная, невыносимая смесь из какой-то новой, мучительной мысли и все той же, привычной невозможности до меня дотронуться.

— Психодемоническое воздействие, — произнес он тихо, словно пробуя на вкус это слово, и я почувствовал, как земля уходит из-под ног. — На девятилетнего ребенка. Ты… ты не мог сопротивляться, Истер.

— Я… не понимаю, — выдавил я, и голос мой прозвучал хрипло и чужим.

— Начни читать с дневника бывшего гувернера. Думаю, ты должен знать.

Я протянул руку, пальцы сами нашли шершавую, потёртую кожу переплёта. Та самая книга, в которую Освен так старательно выводил свои каракули, сидя в саду под старым дубом. Он всегда отстранялся, когда я подходил слишком близко, прикрывал страницы ладонью. «Личные мысли, Ваше Высочество. Не для чужих глаз».

Я открыл его наугад. Страницы пахли пылью, чернилами и чем-то ещё — сладковатым и горьким одновременно, словно испорченное вино. Почерк, обычно такой чёткий и учительский, местами сбивался в неровные, торопливые строки, будто писалось в спешке или в состоянии, далёком от трезвости.

«…вновь говорил с Нарвадулом. Он провел проверку принцессы, и все подтвердилось. Светоч. Она может стать ключом к Истоку, к самому сердцу хаоса. Но контроль… контроль нужен абсолютный. Мы окончательно решили использовать моё влияние на Истера. Психодемоническая энергия. Ребёнок ревнует, чувствует себя забытым. Им легко манипулировать… Он выведет ее в сад, и ее заберут. Нарвадул говорит, что у меня есть около года на работу на психодемоническом уровне.»

Я перелистнул страницу. Даты сливались.

«…не спал всю ночь. Нарвадул настаивает. Говорит, промедление смерти подобно. Что если дар проснётся раньше? Что если она не сможет его контролировать? Целый мир… целый мир может рухнуть из-за одного ребёнка. Я должен верить ему. Я должен. Ради блага всех. Но почему мне вдруг стало так страшно?..»

«…всё готово. Истер зачарован. Сегодня вечером, во время смены караула у восточной стены… Он выведет её в сад. А там… Там ее заберут. О, лишь бы это было по-настоящему ради блага…»

Следующая запись была сделана другим почерком — срывающимся, неистовым, чернила местами прорывали бумагу.

«КРОВЬ. ВСЮДУ КРОВЬ. Они сказали, просто усыпят. Увезут. Я нашёл только окровавленный лоскут от её платья… и… о, БОГИ… Её личико… Её маленькое… Я не могу… Это я… Это я… Нарвадул говорит, надо молчать. Иначе погибну я, погибнет всё королевство. Но как мне жить с этим?..»

Мир сузился до точки. В ушах стоял оглушительный звон, заглушающий всё. Комната поплыла, и я судорожно упёрся руками в колени, пытаясь не рухнуть на пол. Я был не убийцей. Я был марионеткой. Все эти годы я пытался заслужить прощение отца, пытался если не простить себя, то научиться жить с постоянным, разъедающим чувством вины! Они… Марц и Освен… Они разрушили наш мир, убили нашу любовь! Ради чего?

Впервые за пятнадцать лет ненависть внутри была направлена не на себя. Она вырвалась наружу, жгучая, всепоглощающая, и нашла себе настоящую цель.

Нарвадул. Марц.

Дверь отворилась не сразу. Сначала послышался приглушенный, но яростный спор за ее створками, лязг доспехов, сдавленное вскрикивание, мгновенно оборвавшееся, будто кому-то резко заткнули рот. Рендал, стоявший рядом со мной, непроизвольно положил руку на эфес шпаги, его поза стала еще более собранной, готовой в любой миг броситься вперед.

Наконец, створки дрогнули и медленно поползли внутрь.

Первым вошел высокий, сухопарый агент в сером, безличном плаще Тайной канцелярии.