Марица. Исток - Александра Европейцева

Рядом что-то шевельнулось. Я медленно, с трудом повернула голову и встретилась взглядом с широко распахнутыми глазами лорда Каэла. Его обычно невозмутимое лицо было бледным, а в глазах читалось такое всепоглощающее облегчение, что мне стало почти неловко.

— О Боги! Наконец!, — произнёс он тихо. — Вы заставили нас серьёзно поволноваться, Ваше Высочество!

Я попыталась что-то сказать, но из горла вырвался лишь сухой, болезненный звук. Губы потрескались, а язык прилип к нёбу, словно кусок грубой шерсти.

— Во-о-да… — просипела я, и это одно слово потребовало от меня невероятных усилий.

Каэл встрепенулся, его движения стали резкими, лихорадочными.

— Конечно! Сию секунду.

Он повернулся, наклонился к небольшой бочке, закрепленной в углу кибитки, и зачерпнул деревянной кружкой воды. Осторожно, поддерживая мою голову своей прохладной ладонью, он поднес кружку к моим губам.

Первые несколько глотков были мучительными и блаженными одновременно. Холодная влага обжигала пересохшее горло. Я пила жадно, захлебываясь, пока он не отнял кружку, мягко, но настойчиво.

— Помедленнее, — сказал он, и в его голосе снова появились нотки привычной учтивости. — Слишком быстро нельзя. Вы… вы не представляете, как мы рады вашему возвращению.

Я откинулась на жесткие тюфяки, переводя дух. Сознание понемногу прояснялось, а с ним возвращалось и осознание реальности — тряска кибитки, скрип колес, приглушенные голоса снаружи.

— Все живы?

— Да, хвала Богам!

— Сколько? — спросила я, и голос мой прозвучал уже чуть тверже, хотя все еще напоминал скрип ржавой петли.

Каэл понял без уточнений. Он поставил кружку на место, его движения снова обрели плавность, но лицо оставалось серьезным.

— Неделя. Мы уже… мы уже начали терять надежду. — Он отвернулся, поправляя край моего одеяла, и я заметила, как напряглась его челюсть. — Живы, дышите, и только. Поили вас поддерживающими зельями, но как вернуть — не знали. Сегодня моя очередь дежурить при вас. Остальные… остальные пытаются найти дорогу. Мы бредем наугад вот уже седьмой день, стараясь просто идти в одном направлении. Но без карты, без проводника… — Он развел руками, и в этом жесте была вся горечь их положения. — Мы заблудились, Ваше Высочество. Основательно.

Об этом я решила подумать чуть позже, а пока с трудом подняла руку, смотря на дрожащие пальцы, и провела ладонью по шершавой деревянной стенке.

— Откуда… кибитка? — выдохнула я. В моей памяти наш отряд добирался верхом, обремененный лишь самым необходимым скарбом.

— Помните то поселение с детьми? То, где мы оставили почти все припасы? — Я кивнула, и он продолжил: — На третий день вашего беспамятства мы наткнулись на него снова. И обнаружили, что взрослые… очнулись. Все «спящие» в округе пришли в себя. Их дети рассказали, что мы помогли. И в благодарность они отдали нам две свои кибитки. Сломанные, разумеется. Но Дао Тебарис попытался их починить. Плотник из него получился так себе. Кибитка дребезжит на каждом ухабе, но… это лучше, чем нести вас на руках.

— А… Иллюзион? — спросила я тихо, боясь услышать ответ. — Как вы… выбрались?

Каэл пожал плечами, и в этом простом жесте было столько недоумения, что мне стало почти не по себе.

— Мы просто уехали, — сказал он, и его бархатный голос прозвучал почти смущенно. — Собрали вещи, вас и поехали. Нас никто не остановил. Никто даже не спросил, кто мы и что тут делаем. Они… — он сделал паузу, подбирая слова, — мы были для них просто путниками, забредшими в их город, и теперь, наконец, покидающими его. Ни ненависти, ни страха… ничего. Они не помнят. Совсем.

Он посмотрел на меня, и в его темных глазах читалась тревога, куда более глубокая, чем если бы нас преследовали.

— Оставлять их так, в изоляции, нельзя, Ваше Высочество, — тихо, но твердо произнес он. — Тем более, что это лишь часть Иллюзиона. Самая фанатичная его часть. Где-то здесь, недалеко, есть и другие поселения чистокровных, которые хоть и не влияли никогда на Исток, все же остаются приверженцами идеи чистоты крови. А пустота, которую мы оставили в сознании тех магов, рано или поздно заполнится чем-то новым. Без связей с внешним миром, без новых идей… они могут заразится от других поселений теми же идеями вновь. И все начнется по новой. Нужно попытаться выстроить мосты со всеми. Предложить им переехать, рассеять по другим королевствам, дать шанс интегрироваться. Убедить их и наши правительства в необходимости этого. Это… единственный способ предотвратить повторение истории.

Я закрыла глаза, чувствуя, что он был прав. Мы отняли у них оружие и память о том, как им пользоваться. Но мы не отняли у них саму возможность создать его снова. Изоляция породила Иллюзион однажды. Она породит его снова.

— Согласна, — прошептала я, снова ощущая на своих плечах невидимый груз ответственности. — Нужно… попробовать. Как только вернемся.

Каэл кивнул, но его взгляд задержался на мне чуть дольше, в нём читалась невысказанная мысль. Он вновь аккуратно поправил складку на моём одеяле, его пальцы на мгновение замерли.

— Есть ещё одна вещь, которую я должен был сделать, — произнёс он тихо, без обычной своей учтивости, а с какой-то усталой прямотой. — Это касается Паргуса.

Я насторожилась, стараясь не показывать, как ревёт в висках от слабости. Каэл посмотрел в сторону задернутого входа в кибитку, за которым слышались приглушённые голоса.

— Его боль была слишком острой. — Каэл перевёл на меня тёмный, неотразимо честный взгляд. — Я вошёл в его сознание и… скорректировал кое-что. Убедил его, что не было влюбленности, лишь мимолётный интерес, увлечение новым и необычным. Не более того.

Во мне что-то холодное и тяжёлое оборвалось и упало. Я уставилась на Каэла, пытаясь осознать сказанное.

— Ты… изменил его память? — прошептала я, и голос мой снова стал хриплым.

— Я смягчил её, — поправил он мягко, но непоколебимо. — Острые края. Вместо ножа, нацеленного в сердце, теперь лишь… лёгкая досада. Разочарование, что ничего не вышло. Но не пропасть, в которую он падал. Он легко сможет жить с этим.

Я откинулась на тюфяки, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Снова эта серая, скользкая грань. Сначала Иллюзион — мы стёрли им память, обезоружили, полагая, что так будет лучше. Теперь Паргус. Где предел? Где та черта, за которой наше «во благо» превращается в такое же