Пепел чужих костров - Дмитрий Панасенко

* * *

Он очнулся связанный, в темноте. Меч, шлем и кольчуга исчезли. Затылок раскалывался от боли, лицо саднило, а руки онемели от стягивающих их веревок. В ребрах, спине и плечах, пульсировали островки боли.

Наверняка я в подвале. Били. Однажды пьяный священник Создателя говорил мне, что история движется по кругу. Все когда-то было или будет. И в мире нет ничего нового. Возможно, в его словах есть доля правды.

Шама попытался разорвать веревки, но как он и ожидал, они оказались для него слишком крепки. Впрочем, Безбородый совершенно не расстроился. С методичностью, больше присущей механизму, чем живому существу, он начал напрягать и расслаблять мышцы.

Не мытьем так катаньем.

Веревки еле слышно трещали, но не спешили ослабнуть. Это обстоятельство его ничуть смущало. У него просто не было выбора. Как и всегда. Все что оставалось, это не обращая внимания на усиливавшуюся с каждым вдохом боль вновь и вновь пытаться ослабить узлы. Зато у него было время вспоминать. Полно времени.

Тонкий, длинный нос худощавого южанина лет сорока морщится от отвращения и брезгливости:

— Это один из бунтовщиков? Он конечно здоровенный, но не похож на воина.

— Это безродный ваша милость. Он работал здесь батраком. Тянул плуг.

— Тянул плуг для этих клятвопреступников? Работал на восставшую чернь! Возмутительно! Эти северные дикари хуже заразы. Как только стоит где ни будь появится одному, так жди неприятностей. Не удивлюсь если он подбил их на бунт!

— Мы тоже так подумали, господин.

— Что с деревней?

— Как вы и приказали ваша светлость, деревню сожги, всех, кто старше двенадцати, повесили вдоль дорог.

— Скот?

— Отдали паладинам, ваша милость. Как вы и приказали.

— Хорошо, хорошо… И это жалкое существо убило десятника из моей дружины? Этот дикарь? Он еще жив?

— Да ваша милость. Как вы и приказывали — пятьдесят плетей! На редкость живучий поганец. Может его добить?

— Нет. Правосудие должно быть бесстрастным. Создатель запрещают применять смертную казнь по отношению к детям. Даже если это северное отродье. Еще пятьдесят плетей, а если выживет, отдайте его в Ислев, в каменоломни. Там всегда нужны крепкие люди. А этот выглядит крепким

— Как скажите ваша милость.

— Так и скажу.

Сверкнув в свете факелов баронской цепью, худой уходит. Его место занимает другой. Почти квадратный, больше напоминающий вставшую на задние лапы свинью чем разумное существо, человек без шеи, с покрытой шрамами головой задумчиво смотрит на лежащего без движения на камнях мальчишку-подростка и цокает языком. На боку у него висит свернутый кольцами, тяжелый кнут.

— Пожалуй, убить тебя было бы более милосердно, парень.

— Как тебя зовут парень?

— Шама.

— Слушай меня внимательно, парень. Это ямы. Создатель и Великая мать, милостивы даже к таким поганцам как ты. Как мне сказали, ты бунтовщик, искупал вину работой в каменоломнях, но проявлял непослушание слишком часто. Тебя не вразумили не голод ни кнут. А поэтому ты здесь. Каждый год, сюда, в бойцовые ямы Фанажа, свозят несколько сотен таких как ты, уходят своими ногами единицы. Но правосудие всегда справедливо. У тебя есть два выхода. Либо умереть, либо победить всех своих соперников. Правила простые, в яму входят двое, выходит один. Победишь в десяти боях, тебя начнут кормить. Победишь в сотне, считай себя свободным человеком. Снимут цепи и катись отсюда куда хочешь. Ты парень крепкий, я поставил четыре серебряных копья, что ты продержишься пару недель, так что не подведи … И хоть это и против правил вот. Попей. Следующий раз тебе дадут воды только после боя.

— Ха, какой здоровый! Ну-ка, сможешь раздавить? Если сможешь, получишь пять грошей! Под хохот солдат, через стол в его сторону с дребезгом катиться большая оловянная кружка. Шама ухмыляется, накрывает ее своей ладонью и сжимает пальцы. Олово слабый метал, даже слабее золота, потому как золото властвует над умами. А каменоломни и бойцовские ямы научили его быть сильным. Кружка превращается в бесформенный комок раньше, чем глумливый хохот замирает на губах весельчаков. Трактирщику не слишком нравиться происходящее, ему наверняка жаль кружки, а его гости пугают других посетителей. Но он предпочитает промолчать. Мудрый поступок. С баронскими дружинниками лучше не сориться.

— Ого парень! А не хочешь к нам в команду? Барон у нас щедрый, платит по семь серебряков в сезон. Плюс паек. Давай парень, даже не думай отказыватся. В нами всяко лучше буде, чем… чем ты там занимаешься? В замке кормят от пуза, и девки сговорчивые. Ну что, пойдешь с нами?

Улыбка Шамы становиться шире

— Двадцать серебряков. Усмехается он, И мне нужен меч.

Ямы Фанажа научили его ценить свою силу.

Некоторое время сенешаль раздумывает над его словами.

— Двадцать так двадцать кивает он. Но в заварушке будешь стоять в первой линии.

* * *

Ноги Августа тряслись от напряжения. Переполненные кровью, натруженные мышцы, казалось, готовы были лопнуть от перегрузки, колени и лодыжки горели огнем. Все что выше коленей ощущалось так, будто под кожу ему набили каменного крошева. Их спуск казался бесконечным. Они шагали по лестнице уже больше часа и конца все еще не было видно. Подняв голову, юноша попытался разглядеть пятно солнечного света наверху и ничего не увидел. Нос забивал запах старости и сырости. От ощущения оставшейся над головой толщи земли перехватывало дыхание. Покрепче сжав арбалет цу Вернстром в сотый, наверное, раз огляделся вокруг. Это было… странно. И немного пугающе. Если Эддард прав и этому святилищу больше трех тысяч лет… Он ожидал чего угодно, но только не этого. Сменившие каменные ступени, металлические паллеты казались выкованными только вчера, металл потемнел, но сохранял блеск. Ни следа ржавчины, ни малейшей щербинки или повреждения. Каждая следующая собранная из равновеликих стальных пластин, ступень в точности повторяла предыдущую, сияла новизной и нетронутостью, поражала своей лаконичной красотой. Ни следа оставленных молотами неизвестных мастеров отметок. Стены тоже не походили ни на что, что Август видел прежде. Идеально подогнанные каменные блоки одной формы и величины были поставлены друг на друга с такой точностью, что в зазор между ними вряд ли можно было кончик самой тонкой иголки. Ни потеков влаги, ни плесени, ни казалось бы вездесущего там, наверху, мха. На равных расстояниях друг от друга лестницу освещали слегка выдающиеся из стены мягко пульсирующие теплым, но при этом каким-то мертвым светом стеклянные полусферы. От осознания того, на какую глубину они уже спустились, кружилась голова.

А ведь нам еще предстоит подняться обратно…

Пришедшая в голову мысль заставила юношу тяжело вздохнуть.

Зачем мы делаем это? Зачем