Пепел чужих костров - Дмитрий Панасенко

«Мама беги!»

Шама с ухмылкой скидывает с плеча меч. Клинок блестит словно бы в предвкушении битвы. Первый же взмах рассекает подошедшего слишком близко почти пополам. Кровь брызжет в стороны, заливая жадно впитывающий ее песок. Жарко. И почему-то горько. Надо закончить все побыстрее. Они хотят прикончить ставшего ненужным цепного пса. Но цепной пес может и укусить. Шама смотрит на белого как мрамор барона и улыбается. Теперь мр выглядит чуть справедливей. В глазах его хозяина виден плохо скрываемый страх.

* * *

Хозяин одаля походил на готовый вот-вот прорватся гнойник. Налитой, раскрасневшийся окруженный почти физической аурой самодовольства и совершенно не соответствующей его облику властности и силы, он развалился и растекся на своем резном покрытом безвкусной резьбой эмалью и позолотой троне, выбирая из стоящего перед ним блюда с горой мяса самые лакомые куски. Жир тек по многочисленным подбородкам, по толстым пальцам, почти отсутствующей шее, по пухлой и дряблой, заросшей курчавым волосом, груди. Гретту передернуло от отвращения. Она ненавидела толстяков. Все толстые люди глупые, нетерпеливые, жестокие и жадные, а этот казался намного глупей, нетерпеливей и жаднее других. И намного более жестоким. Для этого достаточно было заглянуть в его глаза. Маленькие, почти скрытые за жировыми валиками, нависших век гладкие и блестящие как речные окатыши они смотрели внимательно и твердо.

Альтдофф в очередной раз оглядела полный дикой, кричащей роскоши обеденный зал. Безвкусные гобелены и ковры на каждый из которых пошло столько шелка и золотой нити, что за них можно купить небольшую деревеньку, нагромождение ларей, и сундуков, разбросанные тут и там штуки драгоценной ткани, шкуры экзотических зверей, свисающие с, расписанного сценами охоты, потолка, бронзовые светильники. Изукрашенная эмалью посуда тонкого иотайского фарфора, золотые и серебряные тарелки миски и блюда, бродящие по залу, гадящие и сущие на драгоценные ковры, псы в широких поблескивающих драгоценными камнями ошейниках, полуодетые, споро суетящиеся вокруг стола, заменяющие остывшие блюда и приносящие новые, чем-то неумолимо похожие друг на друга, служанки — подавальщицы. Стоящая в углу зала изукрашенная накладками из кости Алефанта сцена с брошенными там музыкальными инструментами, венчающая огромное ложе груда покрытых пятнами шелковых подушек, перин и простыней в другом углу… Гретта с трудом подавила тошноту. Что она ненавидела больше чем самодовольных толстяков, это роскошь и грязь. Роскошные вещи делают тебя слабой и безвольной, заставляют думать, что ты центр этого мира и что-то для него значишь. Роскошь это слабость. Грязь означает, что ты опустился так низко, что не можешь с ней бороться.

Подняв глаза наверх, на опоясывающую зал галерею, Гретта, мазнула взглядом по стоящей на ней стрелкам с арбалетами и не удержавшись еле слышно зашипела. Стрелки, все как один, рослые, крепкие, закованные в тяжелые, по лютецкой моде пластинчатые латные доспехи, с тяжелыми многозарядными арбалетами в руках. За все время, что она была здесь, сидела за столом хозяина, ни один даже не шевельнулся. Не перенес вес на другую ногу, не перехватил поудобней, оттягивающее руки оружие, не двинул головой. Внизу было жарко и душно. Наверняка, там наверху, у украшенного аляповатыми рисунками потолка еще жарче. Они должны были истекать потом, их кожа наверняка свербела, а ноги и спина затекли от долгого стояния на одном месте. Она не раз видела как латники в подобных доспехах просто теряли сознание от недостатка воздуха или жары. Но эти все равно не двигались. Обученные. Вышколенные. Дисциплинированные. Еще больше чем роскошь и грязь, Гретта ненавидела дисциплинированных слуг. Такие люди давно забыли, что у них есть собственные мысли и желания. Они в любой момент могут ударить тебя кинжалом в спину. Или загнать в нее болт. Только чтобы заслужить улыбку хозяина.

Опустив взгляд на невозможный, наверняка стоящий целое состояние стол — зеркало наемница нахмурилась. Больше всего в этой жизни она ненавидела зеркала. Предательские куски скрытой за пластиной стекла амальгамы всегда над ней издевались. Вот и сейчас. Она не могла узнать в отражении свое лицо. Такого не могло быть, ибо не могло быть никогда. Она знала, как выглядит. Знала каждый свой шрам, каждую линию излишне выдающихся скул, слишком пухлых, перекошенных старой раной губ, знала, что схвативший ее в горах безумный северянин выбил ей большую часть зубов, помнила, что на войне с сулджуками у нее было рассечено левое ухо и несмотря на то, что она заплатила целую кучу денег медикусам, оно все равно торчало чуть больше чем правое. Она помнила свой слегка скособоченный нос, бледные щеки, начинающие, несмотря на все ее старания, проступать на лице ранние морщины и складки — следствии проведенной в многочисленных походах, зачастую не слишком спокойной жизни. Знала, что у нее по утрам всегда болит спина, и поврежденное в одной из многочисленных драк колено. Она помнила кто она такая. Сейчас, из под поверхности стола на нее смотрел совершенно другой человек. Подозрительно щурящаяся из-за стекла женщина была моложе. Здоровее. Сильнее. Ее лице не было даже намека на шрамы или рубцы, коротко остриженные, пока она спала одурманенная сонной травой, волосы, блестели и торчали задорной щеткой, а кожа буквально светилась здоровьем.

Если бы я встретила такую принцеску в темном переулке то первым делом разбила бы ей смазливую, сытую рожицу.

— Один фунт четыре лота и два золотника мясного гриба. — Словно прочитав ее мысли самодовольно проворчал Шама и зачерпнув из миски пригогршню соленой рыбьей икры отправил себе в рот. — Около тридцати золотых марок за твое новое прекрасное личико, госпожа. Но результат того, как по мне, стоил. Я умею ценить красоту. — Утерев покрытые соком раздавленных икринок губы тыльной стороной ладони, толстяк лениво пошевелив мясистыми пальцами и красноречиво взмахнул рукой. Люблю красоту во всех ее проявлениях. Именно поэтому я и заключил договор с империей. И принял веру в Создателя. Вы, южане, знаете толк в красоте. Всегда придумаете, как сделать обычные вещи прекрасными. — Причмокнув, Безбородый, прищурившись, окинул наемницу плотоядным взглядом. — Да. Знаете толк. Это у вас в крови.

Гретта внутренне сжалась.

Похоже, подруга, ты опять влипла. И опять все сводится к простому выбору. Драться или трахаться.

Чувствуя как губы невольно складываются в усмешку она зашарила взглядом по столу. Перед ней на блюде для фруктов лежал маленький серебряный нож. Небольшое, полукруглое, тупое даже на вид лезвие вряд ли подходило для того, чтобы справится с крупным кроликом. Бросив взгляд на стоящих на галерее стрелков наемница усилием воли расслабила окаменевшие плечи. Драться или трахаться. Все всегда сводится к одному. И вряд ли