Марица. Исток - Александра Европейцева
И, признаться, была у меня и своя, отцовская, корысть. Пока она была в отъезде, я надеялся, что наконец-то смогу вызвать к себе этого щёголя-генерала Янга и выпытать у него, каковы его истинные намерения относительно моей дочери. Я не слепой. Я видел, как он на неё смотрит, как они обмениваются взглядами, полными давно забытого и вновь вспыхнувшего напряжения. Он не мог знать, что Марица — принцесса, а значит, мог иметь и иные намерения, кроме женитьбы. Но Марица упрямо хранила молчание, отшучивалась, уходила от ответов.
А потом мне доложили, что Янг объявил всему гарнизону, что Марица — его невеста. Что дочь купила дом в городе, в котором они несколько раз в неделю ночевали вместе с детьми.
Будто мне было мало Истера, который перед самым началом подготовки предложения о заключении политического союза с принцессой Феорильи, умудрился завести тайный роман с Джеларой, дочерью графа Эренталя! И тоже скрывал, думал, что старый отец ничего не замечает.
— Неужели я такой плохой отец? — эта мысль вонзилась в самое сердце, острая и беспощадная. Да, пятнадцать лет я был для Истера лишь королем, чьё одобрение он безуспешно пытался заслужить, в то время как я, ослеплённый горем и жаждой мести, видел в нём лишь наследника, а не сына. Да, я не воспитывал Марицу, просто потому что не поверил в ее видения о своей смерти. Но ведь в последние пять лет я пытался всё исправить. Все больше разговаривал с Истером на отвлеченные темы, позволил Марице работать моим личным магом. Я учился шутить за ужином, слушать их бесконечные споры о магии и тактике, терпеть их молчаливое недовольство, когда я снова переходил в режим «Его Величества». Я любил их! Обоих! Даже тогда, когда ненависть к Истеру душила меня, я все равно любил его! И всегда хотел для них только счастья. Но, видимо, корона и трон стали между нами стеной, сквозь которую не пробиться простому отцовскому слову. Они видят в мне прежде всего короля, а уж потом отца.
Неужели мои дети так боятся меня, что не могут доверить самое сокровенное?
И в тот самый миг, когда чаша моих отцовских терзаний переполнилась, мир решил обрушиться мне на голову в самом прямом смысле.
Я помню, как очнулся, и первая мысль была о них. О Верании, об Истере, о Марице. И те два дня, пока жена и сын все еще пребывали в том же странном забытьи, я, если не был занят государственными делами, сидел у их постелей по очереди, держал Веранию за руку, гладил волосы Истеру и слушал эту гробовую тишину, нарушаемую лишь нашими с Джеларой шагами, которая не отходила от моего сына и жены ни на шаг. Она была тихой, но не робкой. В её заботе не было подобострастия, лишь искренняя, глубокая привязанность к Истеру. Она приносила еду, меняла воду, без слов понимая, когда мне нужно побыть одному, а когда — молчаливое общество. Она была умна, тактична, и я ловил себя на мысли, что не могу представить для Истера лучшей жены, чем она.
Я смотрел на сына, на его спокойное, отрешенное лицо, и впервые за долгие годы видел просто мальчика. Того самого, который когда-то прибегал ко мне с содранной коленкой и сломанным деревянным мечом. Я просил у него прощения, обещал самому себе быть лучше. Сильнее. Добрее. А Верания… Боги, я смотрел на её лицо и понимал, что готов отдать трон, корону, всю свою власть, лишь бы снова увидеть в её глазах тот самый свет, что появился в них после возвращения Марицы.
Это были невыносимые два дня. Лишь одна мысль согревала ледяную пустоту в груди, не давала окончательно сорваться в безумие: где-то там, за пределами этих стен, моя дочь и её разношёрстная компания сделали невозможное — они спасли этот мир, судя по вернувшемуся на улицы птичьему щебету и чистоте неба. Ден Эшар, лорд Зиран и Патриния регулярно докладывали мне о том, как трещины в стенах сами по себе стягивались, обрушившиеся во время толчков камни возвращались на свои места с тихим, мерным гулом. Это было сюрреалистичное зрелище — словно невидимый великан заново собирал разбросанный детский конструктор. А «спящие» просто… открывали глаза.
На третий день первым очнулся Истер.
Я сидел у его постели, пытаясь вникнуть в донесение от Патринии о ситуации в провинциях, когда краем глаза уловил движение. Отложив бумаги, я увидел, как его пальцы слабо шевельнулись на шерстяном одеяле. Сердце заколотилось, застряв где-то в горле. Я наклонился ближе, не веря собственным глазам.
— Истер? Сын?
Его веки дрогнули, затем медленно, мучительно приподнялись. В его глазах была лишь растерянность. Он медленно перевел взгляд на меня, и в его зрачках, наконец, проступило осознание.
— Отец? — его голос был хриплым шепотом, едва слышным. — Что… что случилось? Я… как будто провалился куда-то. В темноту.
Облегчение, хлынувшее на меня, было таким мощным, что на мгновение перехватило дыхание. Я схватил его руку, сжимая её так крепко, что, наверное, причинил боль.
— Всё хорошо, сын. Всё уже позади. Мир… мир был на грани, но его спасли.
Я не стал говорить, что это сделала его сестра. Это была история не для сейчас.
В этот момент в дверях появилась Джелара с кувшином свежей воды. Увидев открытые глаза Истера, она застыла на месте, и её собственное лицо озарилось таким ярким, беззащитным счастьем, что стало ясно — никакой политический брак не мог сравниться с тем, что было между ними.
— Истер… — выдохнула она, её голос дрогнул, а потом она разревелась.
Он потянулся к ней слабой рукой, и я, почувствовав себя лишним, отступил, давая им мгновение. Но прежде чем выйти, я положил руку на плечо сына.
— Она не отходила от тебя. Ни на минуту. Так что делай предложение!
Истер кивнул, не отрывая взгляда от Джелары, и в его глазах я прочел не только благодарность, но и твёрдое, зрелое решение. Взгляд мужчины, который нашёл своё счастье
