Жрец со щитом – царь на щите - Эра Думер

– Да уж припоминаю твои карфагенские истерики… – Острый взор Ливия, как серп, отрезал мне язык. Я примирительно поднял ладони: – Молчу.

Он вновь посмотрел на могилу, снял змеиный браслет Кирки и положил его Плинию. Ливий выпрямился, очи потемнели до медвяного оттенка.

– Я был дураком и не видел дальше собственного носа. Плиний направлял и сопровождал нас несмотря на то, что мы были противны ему. Быть может, в какой-то момент он полюбил нас, – голос Ливия дрогнул, когда взор метнулся к соседнему надгробию, – несмотря на то, что Атилию проклял человек с моей фамилией.

Я положил руку на плечо Ливия и сжал ладонь.

– Не бери на себя грех Кирки. Наделай лучше своих – у тебя на это вся жизнь впереди.

– Отчего я такой? – На меня посмотрели со столь детской непосредственностью, что я убрал руку с плеча и обхватил себя за запястье, будто мог причинить боль ранимому существу. Брови Ливия сломались домиком, и в предрассветной мгле блеснули слёзы. – Я монстр? Нечисть? Выродок?

– Не выродок ты, – осадил я. – Натерпелся всякого, вот и городишь чепуху.

Ливий спрятал лик в ладонях и опустился на колени подле могил. Он шумно выдохнул и сквозь пальцы сообщил:

– Меня тошнит от Рима. Его земли пропитаны кровью, и даже при Нуме живём по опостылевшему «хочешь мира – готовься к войне».

– Но это наш дом. У нас другого нет, и нам надобно его охранять, – поспорил я. – И не по этому же правилу про мир и войну мы спасли Рим?

Ливий затих, и я осмотрелся: люд прибывал. Светало. Я подал Ливию руку со словами:

– Идём. Поживёшь у нас с отцом. Работы много, зато точно будешь не одинок.

Но Ливий не принял моей руки, остановил, чтобы я не подходил ближе, и, открыв лицо, посмотрел с напущенным холодом, как умел. Не поднимаясь с земли, произнёс:

– Я улажу дела к полудню и отправлюсь в путь.

Рот наполнился иглами невысказанных слов. Думал, что Ливий несерьёзно, что его бред охотой на нечисть иссякнет, когда он столкнётся с ужасами вроде восставших покойников. Но с позволения царя Ливий сложил полномочия и собрался в скит. Я пожевал внутреннюю сторону щеки и спросил:

– Надолго?

– Навсегда.

Меня разгневала собственная реакция – я отошёл и махнул на друга рукой:

– Ну и катись.

В груди родилось щемящее чувство, которое плелось вслед за мной. Я покидал некрополь, стараясь не думать ни о чём. Я хотел выкинуть Ливия из памяти, но не мог, поэтому быстро-быстро побежал и всё утро скитался между холмов, как глупый баран. Таким я и был.

Полдень сиял во всей красе. Солнечная колесница блистала в зените, купая Рим в жарких весенних лучах. Я дышал травами и аппетитным запахом очага отчего дома, стоя у кухонного стола и нарезая овощи для похлёбки.

С глухим стуком отворилась дверь: в хижину вошёл отец с корзиной в руках. Он поставил корзину на стол и посмотрел на меня.

– Хорошо режешь, – сказал он, потрепав меня за плечо.

Я хотел улыбнуться, но не смог и ответил лишь:

– Похлёбка выйдет что надо.

Отец заметил перемену моего настроения и нахмурился. Он вытер руки о тряпку, взятую со стола, и устроился напротив.

– Сын, видимо, настало время обсудить то, что висит в воздухе.

Я измельчил лук и чеснок: дабы они сохранили аромат. Соскрёб их в глиняную миску и постучал о разделочную доску ножом, чтобы стряхнуть остатки.

– Пожалуй, отец. – Я поднял на него взгляд. – Как минимум о том, что я не вакхант. Не люблю вино и не пью его. Меня прокляла сумасбродная нимфа.

– Я догадывался об этом, – просто ответил он. – Мы с Антонием понимали, что у вас с Ливием непростая судьба. Когда Антоний пришёл ко мне от супруги, он был крайне встревожен. Он сказал, что смена наших положений переменит звёзды, под которыми вы родились. Это было необходимо, чтобы вас спасти.

– И ты поверил?

– Само собой. Антоний – мой друг, я не мог не поверить.

Отец выложил мне на доску несколько корнеплодов из корзины. Я отсёк вершок редьки и принялся усердно нарезать овощ.

Сероглазый взор отца застыл на окне, отражая стремительное течение кучевых облаков. Он прервал молчание:

– Семья Туциев окутана тайной, которую Корнелии в силу прямодушия не поймут. Туции многое скрывают и плетут интриги. Порой кажется, что они совершают поступки супротив дружеских чувств. Потому их сторонились и сторонятся. – Отец усмехнулся. – Но только Корнелий способен понять и полюбить Туция. Впустив в сердце одного из них, Корнелий открывает для себя, как крепки могут быть дружеские узы, как самоотверженны Туции, когда сражаются за дорогого человека, и как удивителен баланс противоположных душ.

У меня перед глазами завертелся круговорот из наших приключений, лезвие сорвалось с плода и сдуру садануло по руке. Я швырнул нож на доску и обхватил губами окровавленный палец.

– Ты в порядке?

– Царапина, отец, не переживай, – поспешно сказал я и накинул на плечи шкуру льва. – Пойду промою.

Отец издал громкий смешок, когда я потянулся к дверной ручке. Я обернулся, вопросительно изогнув бровь. На мой взгляд он ответил:

– И давно ты ходишь к колодцу в обмундировании?

– Отец… – Сердце бешено забилось в груди, и я сглотнул, решаясь. Выдохнул. – Прости, но я не могу допустить, чтобы Ливий где-то сгинул. Он умный, но слабак ещё тот. Мне тяжело оставлять тебя, но я – Корнелий, и наша миссия – охранять придурков-Туциев.

Отец без слов принялся бегать по хижине и накидывать в походную суму медь, камни для разведения огня, овощи с фруктами. Он сунул мне вещи и заключил в крепкие объятия. Сердце рвалось у меня из груди – от любви к отцу и страха, что я опоздал.

– Ты сделал правильный выбор, сынок, – прошептал отец, и я обнял его. – Твоя мама, Антоний и Кирка гордились бы тем, какими отважными и добрыми выросли наши сыновья. И я, я очень горд тобой. – Отец разомкнул объятия и, стерев слезу, подтолкнул к выходу: – Беги же, Луциан.

Ноги стали лёгкими от чувств, и я помчался к выходу.

– Не прощаюсь, отец, мы ещё будем в Риме проездом! – воскликнул я и вылетел за дверь. Затем выругался, вернулся и три раза постучал по дверному косяку: – Янус, благослови начало нашего пути. Защити нас и предупреди, если ждёт беда.

Я чувствовал отцово объятие, как будто оно отпечаталось на моей душе. Мне было тепло, но вместе с тем обуревало отчаяние, что Ливий уже ушёл. Я помнил, как в прошлый раз мы выходили со стороны Авентинских холмов, через рощу. Но туда ли отправился Ливий? А