Павшая луна: комплект из 2 книг - Джим Чайковски
Врит желал, чтобы эта рука принадлежала ему – чтобы именно его воля обуздывала будущего наследника и управляла им. Но даже под тяжелой дланью Торина Микейн оставался упрямым, лицо у него все больше краснело. Положив руку на стол, принц сжал ее в кулак. Микейн даже не потрудился это скрыть.
И в этот момент Врит смирился с более мрачной истиной.
«Никто по-настоящему не способен управиться с этим принцем».
Глава 71
Аалийя на миг замерла с пером в руке. На столе перед ней лежала длинная лента чистого пергамента. Она смотрела, как черные чернила в хрустальном пузырьке перекатываются взад-вперед в такт покачиваниям имперского скользокрыла, несущегося сквозь облака. Выглянув в крошечное окошко рядом со своим локтем, она попыталась оценить проплывающий внизу пейзаж.
Зеленый полог Майрской чащобы простирался далеко во все стороны. Прямо впереди серебристая прожилка разделяла лес на две половины.
«Река Стима…»
Принцесса нахмурилась. Судя по ширине реки, находились они сейчас гораздо дальше к западу от ее истоков, чем она ожидала. Если они направлялись в Кисалимри, то не имело смысла так далеко отклоняться от курса.
«Куда же Оракл – Тихан, мысленно поправилась она – нас тащит?»
Аалийя ломала голову над многими загадками прошедшего дня, полная решимости разгадать их. Она отказывалась оставаться праздной и безучастной, против чего всегда боролась.
Будучи Просветленной Розой Имри-Ка, Аалийя всегда содержалась в четырех стенах и была ограничена в передвижениях. Это была золотая клетка с ароматическими маслами, моментально исполняемыми капризами и праздным времяпрепровождением. Ее все это лишь раздражало, особенно когда она наблюдала за свободами, предоставленными ее старшим братьям. Мать ее, пока была жива, прививала ей активное воображение, ненасытное любопытство и острый ум, всячески поощряя их.
«Величайшее оружие женщины – это ее разум, – однажды сказала ей матушка. – Держи его столь же острым, как любой кинжал».
В соответствии с этой философией Аалийя и жила, особенно после смерти матери. Занималась с приглашенными преподавателями по всем важнейшим дисциплинам, отпуская своих наставников лишь тогда, когда могла превзойти их, – с каждым годом все острей оттачивая этот свой кинжал. И все это время позволяла лелеять себя и выставлять напоказ, сохраняя в тайне то, что было у нее на сердце. Став постарше, с помощью верной служанки она частенько ускользала из своей золотой клетки, чтобы исследовать город, больше узнать, развить интересы, выходящие за пределы стен дворцовой цитадели. Именно такие исследования постепенно выявили гниль, разложение и застой империи, стремительно катящейся к упадку.
Аалийя читала о других государствах, других видах правления, других верованиях. Этот интерес постепенно перерос в недовольство. Недовольство привело к бунту. Бунт привел ее к Шайн’ра.
И все же всего за один день абсолютно все, что она знала об окружающем мире, перевернулось с ног на голову.
Больше раздраженная, чем испуганная, Аалийя оглядела длинный трюм корабля. Этот личный императорский стрелокрыл создавался для быстрого прохождения относительно небольших расстояний, не более того. И, конечно, не для уединения. В носовую часть была втиснута небольшая рулевая рубка. Единственная отгороженная каюта в корме предназначалась для императора. Между ними простирался открытый салон, уставленный креслами и диванчиками.
В глубине его Канте жался к Фреллю и Пратику, наверняка обсуждая тайну в бронзе, которую представлял собой Тихан. Сидевшие прямо перед ней Тазар и Алтея тихо перешептывались, как будто все еще пытаясь сохранить свои секреты. Между ними черная стая рисиек играла в какую-то игру, которая включала в себя подбрасывание кинжала – скорее всего, отравленного – и попадание им между растопыренными на столе пальцами противника. Это было довольно нервирующее зрелище.
Единственными, кто еще находился в салоне, были двое гулд’гульских головорезов, за которыми присматривала Ллира. Предводительница воровской гильдии стояла, скрестив руки на груди, с сердито надутым лицом. Гулд’гулец, потерявший часть ноги, дремал, приняв изрядную дозу макового молочка. Его культя была уже обработана и забинтована. Его брат сидел рядом с ним, положив ладонь ему на лоб.
Аалийя подавила вспышку вины при виде раненого мужчины, хотя это и не она приказывала его калечить. Глянула мимо Канте на закрытую дверь каюты. Рами присматривал там за их отцом, который оставался одурманенным каким-то колдовством Тихана. Несмотря на ее собственное разочарование в отце и империи, ярость от такого надругательства сжигала Аалийю изнутри.
И все же любой из них мало что мог сделать. После битвы в Казене их группа – частично переодевшись в балахоны биор-га – бежала через город к взлетно-посадочным полям. Особого сопротивления они не встретили, особенно в компании императора. Тихан продолжал оказывать какое-то странное влияние на ее отца. Он смог заставить Маккара выкрикивать приказы или успокаивать встречных. Однако слова императора звучали сбивчиво, сопровождаясь странными подергиваниями лица и конечностей.
Оракл, который опять вернул себе прежний цвет лица, говорил всем, кто проявлял беспокойство, что император подвергся нападению вражеских сил – вероятно, был отравлен, но теперь поправляется и находится под его неусыпным и благодатным присмотром.
В конце концов они благополучно добрались до личного стрелокрыла императора и захватили его. Экипаж в рулевой рубке заменили предводительницей рисиек и ее молодой подручной. Этим двоим удалось умело увести обтекаемый кораблик подальше от причальных площадок и быстро умчаться прочь – под предлогом того, что император Маккар нуждается в срочном лечении.
Перед вылетом Тихан попросил Ллиру и Тазара отправить своим соответствующим силам приказы срочно покинуть Казен и возвращаться в Кисалимри. А по возвращении собрать в городе как можно больше Шайн’ра и бойцов низкопробной армии Ллиры, после чего в готовности ждать дальнейших распоряжений.
И все же Аалийя пребывала в растерянности. Касательно почти всего. Она чувствовала, что ею манипулируют точно так же, как и ее отцом – дергают за невидимые ниточки, которые держит в своих руках Тихан. Все происходило слишком уж быстро. Даже сейчас Аалийя не могла решить, доверять ли Ораклу целиком и полностью или нет. И все же при столь стремительном развитии событий ей не оставалось ничего другого, кроме как позволить ему увлечь себя за собой.
«По крайней мере, сейчас».
Словно в ответ на все эти размышления, дверь в рулевую рубку открылась, и из-за нее вновь показался Тихан. Аалийя так и застыла при виде него – при виде его поразительного преображения. Тазар с Алтеей ахнули, машинально отстранившись, после чего Тазар придвинулся к Аалийе, словно стремясь ее защитить. Она взяла протянутую им руку, черпая в ней силу и присутствие духа.
Те, кто находился позади нее, отреагировали не столь бурно, глянув на Тихана скорее с любопытством, чем с потрясенным изумлением. С другой стороны, все остальным уже доводилось видеть это чудесное существо.
Хотя Тихан был все еще облачен в свою черную мантию, он смыл темное пятно, скрывавшее его истинные черты. Его жестко очерченное лицо теперь переливалось завораживающими оттенками бронзы и меди. Даже завитки волос на голове у него ярко сияли, образуя вокруг нее солнечную корону. Прежними остались лишь его глаза – все того же потрясающего густо-фиолетового цвета, – только теперь они ярко светились, словно подсвеченные изнутри.
Фрелль подтащил Канте и Пратика поближе к Тихану.
– Так ты и вправду Спящий – существо, подобное Шийе?
– Мы похожи, – признал он. – Ты зовешь ее Шийя, но только лишь потому, что она забыла свое истинное имя – вместе с большей частью знаний, необходимых ей как Оси.
Канте нахмурился:
– Какой еще оси?
– Долго рассказывать, – ответил Тихан. – И даже я не знаю всего до конца. Я всего лишь Корень, низшая каста та’винов. С нами мало чем делятся.
Аалийя повернулась к Фреллю и Пратику.
– Та’винов? Мы ведь видели это слово на тех древних страницах! Та’вины означает «бессмертные боги». – Она повернулась к Тихану: – И ты тоже?
– Та’вин на самом
