Ехала карета по чёрному мосту - Ольга Ленская
Максим чуть не подпрыгнул на стуле от неожиданности. Он точно помнил, что отключил перед сеансом мобильник, но лежащий на столе маленький аппарат разрывался от звонков. Самостоятельно вышедший из состояния гипноза Вадим смотрел на него широко раскрытыми, едва ли не перепуганными глазами.
Как только взгляд Максима упал на взбесившийся мобильник, звонки разом прекратились, экран погас. В тот же момент Максим ощутил, что подлокотник кресла под его рукой сделался липким и, посмотрев вниз, увидел размазанную по серому кожзаменителю кровь.
После того, как за Вадимом закрылась дверь, Максим выбросил в ведро скользкий от крови комок, в который превратилась зажатая в руке бумажная салфетка. Он почувствовал пробежавшую по лицу судорогу ещё до того, как взгляд упал на ладонь, рассечённую глубоким порезом. Свежим порезом. Максим сглотнул застрявший в горле ком, глядя, как ранка перестаёт кровоточить, как прямо на глазах стягиваются, светлеют её края. Через несколько секунд, каждая из которых отдавалось тяжёлым ударом сердца, его ладонь снова пересекал лишь едва заметный неровный след от шрама, полученного много лет назад.
Максим вытянул из коробки ещё одну салфетку и вытер остатки крови с подлокотника. Глубоко вздохнул и взял со стола мобильник. Теперь надо нажать клавишу включения. Просто нажать клавишу. Маленький аппарат лежал в его руке словно жуткая машина времени – нажми клавишу, и окажешься в собственном прошлом, от которого столько лет пытался убежать, сознавая, что это бег по спирали и лишь надеясь, что решающим окажется хотя бы не следующий виток, и прекрасно понимая, что прошлому незачем гнаться за ним, оно просто ждёт.
Максим встряхнул головой, отгоняя эти мысли, и включил мобильник. На экране высветился пропущенный вызов. Рука, держащая телефон, дрогнула, когда Максим снова нажал клавишу, уже зная, что за номер возникнет на экране, даже не надеясь ошибиться. Секунда – тяжёлый, затруднённый удар сердца – на экране возникли одиннадцать цифр, словно страшный шифр, открывший дверь в тот жаркий июньский день, когда...
...Он снова стоял на пыльной автобусной остановке, дрожащей рукой прижимая к уху мобильник и чувствуя, как замирает сердце от тихого, насмешливого голоса. «Фу, какой ты грубый... До встречи, Макс!..»
Он выдохнул и нажал «вызов». Механический голос сообщил: «Данный номер не обслуживается». Максим почувствовал, как его губы непроизвольно изгибаются в улыбке. В улыбке, которая очень не понравилась бы ему, увидь он её на лице кого-нибудь другого. По такой улыбке с уверенностью можно сказать, что её обладатель находится на грани нервного срыва. Максим снова медленно выдохнул, постарался расслабить лицо и взял сигарету. Механический голос в трубке повторял фразу по-английски. Максим нажал "отбой", бросил мобильник на стол и откинулся в кресле, выпустив в потолок струю дыма. Данный номер не обслуживается, данный абонент мёртв.
А у него кровоточит шрам, которому уже больше десяти лет. Максим помнил, что такое уже было однажды. Пусть давно, пусть в полуяви-полубреду, но было. Кто-то подстерёг его ночью на пустыре и прыснул в лицо дрянью из баллончика, после чего он очнулся только под утро, лишившись часов, мобильника и мелочи из карманов. Очень нелогичное нападение, если целью впрямь был грабёж. А если не грабёж? Кроме пустыря и компании бомжей в памяти осталась гулкая комната в недостроенном доме, стягивающая запястья верёвка, бегущая по руке горячая кровь и силуэт в тёмном дверном проёме. Разумеется, это можно было списать на галлюцинации, да только следы от верёвок на запястьях были реальными…
Максим резко встал, сорвал с крючка куртку и вышел из кабинета, едва не забыв запереть дверь на ключ. Сдать ключ он тоже чуть не забыл. А расписаться забыл точно.
Глава 4
Он медленно шёл по алее парка, сам толком не зная, что он здесь делает. Если уж повиноваться внутреннему голосу, то идти следовало не сюда. Это место было последним из тех, которые связывали настоящее с тем перевернувшим его жизнь днём, после которого прошло столько лет. Столько ничего не изменивших, не смягчивших, не спасших его от воспоминаний лет. И он впервые за эти годы пришёл сюда.
Глядя на подсыхающие после весенней грязи дорожки, на теряющиеся в вечерней темноте ветви деревьев, он удивлялся тому, что не испытывает чувств, боязнь которых сделала Александровский парк для него закрытым на все эти годы. Воспоминания были отстранёнными, они появлялись и исчезали, не царапая душу.
Слева показались руины Ламского павильона, теперь полускрытые уродливым синим забором. Максим остановился, достал из кармана сигареты. Верхушки разрушенных башен, скорее, просто угадывались, тая в подступивших сумерках, и Максиму пришло в голову, что, возможно, как раз в сумерках-то и было всё дело, как раз они и отдаляли от него запечатлённую в его памяти страшную картину, смягчая воспоминание, растворяя его в своём спасительном полумраке. Возможно, будь сейчас белая ночь...
До Максима донёсся негромкий мужской голос, сопровождаемый женским смехом, послышался звук шагов, и в груди что-то сжалось, дрогнуло. Из-за поворота дорожки появились шедшие в обнимку парень с девушкой. Мгновенно возникшее чувство тут же отпустило, оставив после себя медленно тающее ощущение пустоты. Пара прошла мимо, кажется, даже не заметив стоящего на краю дорожки Максима, и он почувствовал себя едва ли не призраком, словно здесь, в этом холодном весеннем вечере существовала лишь его тень, а сам он так и остался в той далёкой белой ночи.
Внезапно он понял, что кусты за его спиной, ещё не покрывшиеся листвой и не способные никого укрыть от брошенного с дорожки взгляда, были теми самыми, из-за которых он впервые увидел вблизи так болезненно врезавшийся в память профиль – чуть запрокинутая назад
