В памят(и/ь) фидейи. Книга первая - Лилия Талипова

– Элисон! – зовет меня кто-то.

Я знаю этот голос, но раньше он был другим, звучал из моей собственной груди, а теперь он снаружи и повсюду.

– Ивет, – прошептав, резко разворачиваюсь и тут же отшатываюсь назад, не сумев скрыть дрожь.

Они здесь. Все здесь. Фидейи. Оголенные образы, нагие души.

– Я мертва… – с трудом выдавливаю горькую правду, чувствуя притом, как обжигают щеки слезы. Как это было при жизни.

Кончиками пальцев протираю влажные дорожки, они сразу же окрашиваются золотом, будто я коснулась чего-то хрупкого и ценного. Дрожавшие руки обретают покой, тогда и тело мое внезапно оказывается прикрытым тонким, почти невесомым маркизетом, и на фидей я гляжу как сквозь дымку.

– Отсюда не возвращаются ни боги, ни ведьмы, ни монстры. Но… для кого-то смерть лишь начало, – настигает голос Клеменс.

– Феникс сгорает и восстает из пепла. Но может ли сгореть то, чего нет? – изрекает Ивет, встав рядом со мной.

– Фидэ – лишь дар. Не он выбирает, а ты снисходишь до него, – добавляет Розмерта.

Каждая фидейя за моей спиной мертва, я знаю это абсолютно точно, чувствую нутром, эфиром, моей квинтэссенцией, но в Клеменс еще теплится жизнь, она просит свободы, подогревает румянец на щеках той, кому полагалось умереть. Что до меня – прикрываю глаза, делаю несуществующий вздох – я не мертва, но и не жива. Меня нет, но я повсюду.

Перед закрытым взором проносятся смерти одна за другой, я вижу их, оплакиваю их, оповещаю мир о том, что тот, кого я не знала, не видела и не любила – погиб.

– Банши, – подсказывает Ивет, кладя руку на мое плечо. – Твой эфир формировался долго, ты не помнишь, но стала свидетелем трагедии, с тех пор обрекла себя знать о каждой смерти. Но с фидэ…

– С фидэ или нет, Клеменс, его больше нет, – заявляю я, глядя как угасает надежда, питающая Клеменс.

– Он обещал, – теперь и на ее щеках сияют слезы.

– Он убил тебя.

– Он знал, что я вернусь.

– Он знал, что не вернешься.

– Нет…

Я подхожу ближе и тонко касаюсь ее щеки. Еще теплой.

– Все будет хорошо, – небрежно вытирая слезы с лица Рори, не обращала внимания на свои собственные. – Все будет хорошо…

– Нет… – сквозь рыдания выдавливает он. Никогда не видела его слез, в груди все сжимается, хочется просто покончить с этим.

– Рори, – аккуратно придерживая его щеку, легко касаюсь губ.

– Я не могу.

– Иначе это сделает он, – сообщаю ему и без того известное. – Я хочу умереть от твоих рук. Не от рук Рэймонда.

– Нет!

– Я вернусь, – обещаю без тени сомнения. Знаю, что сдержу слово, сделаю все, что в моих силах.

– Клеменс…

– Я люблю тебя, Ричард Гласс.

– А я тебя, Клеменс Гласс.

– Сделаешь меня Клеменс Гласс, когда я вернусь.

Он зажмуривается и крепче стискивает кинжал, который держал в руках все это время, не в силах исполнить должное. Но теперь он находит силы, и адская, мучительная боль пронзает сердце. Нет сил даже кричать, нет сил сделать и вдох. Смотрю в глубокие глаза того, кто подарил моей жизни смысл, подарил мне причину. Чувствую, как дрожат мои губы, но выдавливаю улыбку. Еще миг и все отступает. Больше не чувствую ничего. В глазах темнеет, я испускаю последний выдох. Я не должна помнить, что произошло дальше, но помню. Всего миг, в котором я задержалась перед тем, как проститься с прежней Клеменс. Рори осторожно вытаскивает из меня кинжал, из его глаз скатывается еще несколько больших жемчужных слезинок, он делает два судорожных и глубоких вздоха, а после, без промедления, втыкает его в собственную шею. Быстро и отточено, не давая себе времени передумать, не позволяя инстинкту самосохранения спасти его.

Громогласный крик заполняет эфир, да такой, что я отшатываюсь назад. Клеменс сотрясают рыдания, она вопит и сокрушенно падает ниц, а внутри нее медленно, но верно гаснет что-то важное.

– Предначертанное скоро случится. Элисон последняя, эфир полон, – из толпы выходит женщина, чьи ясные голубые глаза блестят потусторонним светом. Метида.

– Я лишь хотела жить, – шепчет Клеменс.

– А теперь отнимаешь жизнь другой.

– Что есть феникс перед лицом смерти? Он мог лишь обойти ее, но умерев однажды, вновь не вернется, – поясняет Ивет.

Мои губы трогает грустная улыбка. Делаю шаг навстречу к Клеменс, она неподвижна. Протягиваю руку, Клеменс едва заметно дергается и прикрывает глаза, оставаясь на том же месте.

– Он был для тебя всем, – констатирую я.

– Да.

– Ты не знала счастья.

– Это больно? – шепотом спрашивает она вместо ответа.

– Что?

– Еще живой открыть сундук эфира.

– Нет, – честно отвечаю я. – Словно оказаться дома.

– Смерть в тебе, и ты есть смерть.

– Не мне повелевать.

– Но отныне тебе исполнять повеления. – Я вижу, как в ее глазах гаснет свет, как легкая ткань, покрывавшая тело испаряется, тает, а кожа сереет.

Касаюсь груди Клеменс, чувствую под пальцами ребра и остатки жизни. Рука проникает внутрь сквозь то, что в теле было бы кожей, но сейчас лишь масса, сгусток чистой силы, бестелесный дух. Ощущая жар, хватаю его и извлекаю.

– Ты заслужила покой, – сообщаю я Клеменс.

– Покой не для наделенных эфиром. Ты скоро поймешь. И не верь Итэ. Он не сказал, что предначертанное скоро случится, я не знала, что ты последняя.

Во мне жили две души, два человека в одном теле. Это больно и разрушительно, но теперь я одна. В полноте своей власти над собой, над своим эфиром и над фидэ. Однако знаю, что путь еще не подошел к концу, и мне предстоит встреча с чем-то значительно сильнее Клеменс и значительно больше, чем я сама.

На клочке бумаги записан кровавый ритуал: полынь и свечи, лилия и кровь, плоть и кость родного человека, а рядом обещание:

«Вместе. Всегда».

XXXIV

Целый час изучала точки вдали, звонила отцу с глупыми вопросами «А как ты понял, что она мертва?», «А если она просто…?», «Врачи обязательно помогут…». Это терзало его, но я не сумела ничего с собой сделать, не могла поверить в то, что это правда. С моей мамой не могло случиться такого. Просто не могло. Не тогда.

Из оцепенения выдернули стук в запертую входную дверь, торопливые шаги Томаса и воцарившаяся беспорядочная суета.

– Томас, – выдохнула я и тут же вновь зажала