Восьмой район - Алиса Аве

– Я! Я! – весело сообщила лохматая девочка.

Ее звали Магда. Вечно сопливая, едва складывающая слоги в слова, Магда – вот мое дружеское плечо. Она забыла о матери, вцепилась в мой локоть и висела так до самого ангара, в котором нас ждало завершение Церемонии.

Между собой дети назвали Церемонию «час Ц». Произнести слово целиком не решались, по отсекам ходило суеверие, что произнести слово полностью – значит пройти отбор. Родители не разделяли детского суеверия, однако тоже старались не говорить страшное слово. Перед тем как отправить меня к распределителям, мама несколько раз, словно специально, сказала «Церемония». «Умойся, ты должна быть чистой для Церемонии». «Не смотри в глаза распределителям Церемонии, они не терпят наглости». «Главное, молчи. На Церемонии требуют соблюдать тишину». Она драла мне волосы щеткой, растерявшей большую часть зубов, и повторяла это проклятое слово вновь и вновь. Для меня «Ц» значило особый стук сердца, будто оно забывало привычный ритм и начинало цыкать, отнимая последние остатки храбрости. «Тебя отобрали. Час Ц наступил. Теперь ты потерян. И тебя никто не будет искать». Навязчивая мысль, что нас отдают на съедение жуткому монстру, не покидала меня. Я вошла в ангар, стряхивая со своей руки Магду, и оглянулась. Сопровождающие нас взрослые замерли в стороне, сбились в кучу. Глаза их сверкали, внезапно они все стали одним бледным испуганным лицом.

Колонну проверили. Поправили выбивающихся из ряда, оторвали от меня Магду. Шеренга полуголых детей выстроилась в длинном коридоре. Лампы гудели, заглушая дыхание страха. Магда подпрыгивала в нетерпении. Я видела, как дрожат ее руки, как она пытается приклеить их к бедрам и стоять ровно. Я уговаривала себя не оглядываться, забыть родные лица. «Моя подруга Хана больше мне не подруга». В животе опустело. Она выплачет воспоминания о нашей дружбе в облезшую подушку сегодняшней ночью. Я представила ее заплаканную, с опухшим носом. Слезы повисли на ресницах, я быстро вытерла глаза. Образ скорбящей Ханы вызвал предательскую дрожь в коленях. Сквозь охватившее меня волнение расслышала слабый голос, он утверждал, что я напрасно представляю Хану такой. Она быстро забудет меня, ведь у нее есть Том. Она свободна, ей незачем забивать голову мыслями обо мне.

«Ты не прав! – То, что это был мой собственный голос, мучило и заставляло колени дрожать сильнее. – Она любит меня и будет помнить. И я сберегу воспоминания, чтобы выжить».

Магда выхватила стопку вещей у распределителя прежде, чем тот отсчитал полный комплект. Она единственная улыбалась, дурочка. Не потому, что я ее не люблю, а потому, что Магда в самом деле дурочка. Такой родилась – абсолютно глупой и абсолютно счастливой. Бог, или природа, или кто-то там еще, кто допустил все происходящее с нашим миром, не дал ей мозгов, зато одарил умением радоваться без повода. Удивительно, что она вообще столько прожила. Родители тряслись над ней, это в моей семье оставалось трое мальчишек, а Магда – единственный ребенок.

– Иди, Магда! – шепнула я сквозь зубы. Она застыла в обнимку с комплектом.

– Платье. – Пузырь счастья лопнул на ее губах.

Заминки не дозволялись, шокер бил под ребра. Магда согнулась пополам, уронила заветные тряпки, улыбка надломилась болью.

Помочь или не помочь? Мать всегда твердила, что жалость до добра не доведет. «Помяни мое слово, ты помрешь, помогая какому-нибудь глупцу». Глупец есть, смерти я боюсь меньше, чем того, что ждет впереди. Итог любой смерти известен, итог Церемонии предсказать нельзя. Шокер загудел во второй раз. Я наклонилась, сгребла вещи, впихнула комок куда-то в скрюченный живот, толкнула Магду вперед. Иди! Я засеменила следом. Решения распределители принимали в доли секунды. Вроде я пока жива, значит, Магда не тот самый глупец или время не пришло.

У входа в дезинфектор нас отмечали галочкой на прозрачном планшете. В поселении есть один такой, не работающий со времен до Катаклизма. Его показывали, по рукам не пускали – вдруг заляпаем. Мы обходились переработанной серой массой, расползающейся под локтями, именуемой бумагой. Работающие планшеты видели только у людей с Ковчега – спускаясь с небес на землю, они почти не смотрели на живущих здесь, не хотели отрываться от своих планшетов. В год прибывало около десяти групп с Ковчега. Учителя, проверяющие уровень знаний и просвещающие о событиях Катаклизма, но никогда не говорившие о том, какая жизнь была до него и что послужило ему причиной. «Мы все обязаны Ковчегу, поднявшемуся из огня и крови и подарившему надежду». Мы повторяли эту фразу снова и снова, учителя наслаждались нестройным хором. Медики, которые отделяли совсем больных от тех, кто мог выкарабкаться своими силами. На Ковчеге пользовались иными технологиями, точнее, у нас не существовало вообще никаких технологий, у нас все больные, небожители же не болели. Медики проводили предварительные анализы детям в возрасте одиннадцати-двенадцати лет, и, основываясь на них, распределители отбирали подростков в Ковчег. Медики часто выступали судьями, которые зачитывали список обвинений и отправляли нарушителей в шахты. Ковчег следил за нами – многоглазое чудовище, парящее в небе. В перечень нарушений входили: кража, убийство, изнасилование и сомнения в Ковчеге. Последнее хуже всего. Сомнения в Ковчеге, попытки наброситься на прибывавших из его брюха, не допустить детей до отбора или выпросить лекарство приводили в шахты, где добывали, как мы думали, топливо для Ковчега, оттуда уже никто не возвращался. Хотя некоторые шли в шахты по собственному желанию – из-за тех же лекарств, совсем как наш папа, который сперва добровольно помогал больным из шахт, а позже остался в их плену навсегда.

Естественно, спускались и распределители, забирающие детей и вручающие их семьям свежие продукты, одежду и медикаменты.

«Дети бесценны. Наш долг – их спасти, – твердили нам учителя. – Мы предоставим им будущее, а их семьям – средства к выживанию». Все они являлись к нам с планшетами, бодрыми голосами и прямыми спинами. Мы встречали их разрушенными домами, настороженными взглядами и торжественным урчанием желудков.

В темноте комнатки, где нас оставили переодеваться, мы не видели друг друга, но жались, слеплялись в многорукое, дрожащее от страха существо. Судя по кряхтению, каждый пытался на ощупь попасть в штанины или рукава. Что-то мокрое прижалось к щеке, оставив прохладный след. Чьи-то слезы или слюни Магды? Над головами раздалось шипение. Заработали динамики, загорелись зеленые огни на полу. Они вели к толстой двери, тоже мерцающей зеленым.

– Я буду называть ваши имена. Названный незамедлительно направляется к двери. В случае задержки явится распределитель и ваш отбор будет считаться завершенным. Виктор.

От клубка тел отделился мальчик. Ноги