Восьмой район - Алиса Аве

– Яра…

– Мне очень жаль тебя, Яра. Лучше бы ты умерла.

Стиратели оттащили Зенона прочь. Яра хрипела.

– Тебе дадут доппаек. – Вит хлопнул Зенона по плечу. – Поделишься?

– Забирай весь.

– Не принимай близко к сердцу. Мы здесь давно все мертвые, она просто задержалась.

– Да… да… – Зенон подавил странное чувство, шевельнувшееся в груди.

Он это уже видел – девчонку среди трупов и Вита, говорившего, что они все давно мертвы.

– Надо везти их на переработку, Зенон.

– Да.

Впервые в жизни размеренная работа принесла Зенону успокоение. Он ничего не сможет изменить.

Глава 2

Безымянные

Радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах.

Евангелие от Луки, 10:20

Говорят, перед смертью мы видим свою жизнь, самые яркие моменты, друзей и родных. Нас накрывают эмоции, которым мы чаще поддавались. Счастье, любовь или уныние, гнев. Я увижу маму? Братьев? Папу? Хоть бы папу.

Из тьмы выглянула Хана. Ей десять, волосы коротко пострижены, веснушки на вздернутом носу побледнели, брови нахмурены. Я рядом, прячусь за мамой, выглядываю одним глазом, чтобы не заметили. Тесно. Нас много, все прижимаются друг к другу. Братья наступают мне на ноги, шикают, хотя я и так молчу.

Первая Церемония, на которой я присутствовала, – вот что принесла мне смерть в качестве последнего сна. Церемония – слишком громкое слово. Оно подразумевает испытание, ритуал, следование традициям, красочность, пусть даже оттенки мрачные. Никакой красочности Церемония не дарила, поэтому и превратилась в час Ц. «Ковчег украшает небо», – говорили взрослые. Тень, жуткая, многоугольная, скользила по уцелевшим крышам. По словам учителей, когда-то Церемония походила на настоящий праздник. Родители и дети шли к распределителям с радостными улыбками, пытались занять в толпе места впереди, оживленно переговаривались. Когда все изменилось?

Я еще помнила тончайшую иглу, что выпрыгнула из поршня напиться моей крови. Я не знала, что за загадочный критерий определял, попадешь ли ты на Ковчег, я боялась вида крови и острых предметов. Ноги немели от запаха, исходившего от людей с небес. Он проникал в нос холодом, разливался в крови горькой волной. Я часто моргала, чтобы видеть как можно меньше. Но на самой Церемонии смотрела по сторонам во все глаза, ведь забирали брата Ханы – Филиппа, самого красивого мальчика, которого я знала.

– В следующем году попробуем меня, мам, – заявил Марк и ударил себя в грудь. – Я точно пройду отбор, не то что Том. – Он мнил себя во всем лучше братьев. Том был старше, но он худой и болезненный.

– Ничего подобного, – зашипел Макс, – сперва пойду я. Ты, малявка, не годишься! А я буду идти там, такой же гордый, как Филипп.

Макс ошибся насчет себя, но с Марком отгадал. Никто из моих братьев не прошел отбор. Макс орал, когда огласили результаты отбора. Разумеется, не при медиках, а позже, дома. Он вообще часто орал, по поводу и без. Марк показывал ему язык со своей полки. Том молчал. А мама? Мама тоже молчала, готовила обед. Макс любил оладьи из серой безвкусной муки и получил их. Нытье Марка после провала с отбором я почти не помню. Мама – а вот это я отлично запомнила – погладила его по голове. Она не сожалела о провале сыновей.

Но тогда я не стремилась разобраться, почему одних Ковчег принимает, а других возвращает семьям. Меня занимал Филипп. Он шел вместе с другими отобранными детьми, высоко подняв голову. Хана, бледная и злая, вырвалась из объятий матери, побежала за ним.

– Ой, мамочка, – пискнула я. – Они ее не накажут?

– На Ковчеге детей не обижают. – Мама не наклонилась, не успокоила меня. – Дети – высшая ценность, инвестиция в будущее.

– Что такое инвестиция, ма?

Мама раздраженно одернула юбку. За нее ответил Макс:

– Это деньги, дурочка.

Его ответ мне не помог. Что такое деньги, я тоже не знала.

– Я не дурочка. Дурочка – Магда…

– Ты недалеко от нее ушла.

– На деньги можно купить продукты. Раньше их давали за ребенка, который прошел Церемонию. Сейчас – сразу продукты. – Том умел объяснять. И от него всегда исходило тепло. Он поднял меня на плечи, чтобы я могла разглядеть происходящее.

Хана догнала брата.

– Я пойду с тобой! – кричала она. – Мама говорит, нельзя. Но ты ведь мне разрешишь!

Филипп оттолкнул ее:

– Ты еще маленькая, Хана.

Хана не отстала. Она действительно выглядела младше своих лет, испуганная и решительная одновременно. Путалась под ногами, мешала шеренге.

– Увести ребенка! – рявкнули люди Ковчега.

Мать подлетела к Хане, подхватила, та дергала ногами, кусалась.

– Тебе исполнится шестнадцать, ты попадешь на Ковчег, и там тебя встретит Филипп. – Мама Ханы говорила быстро и громко, чтобы заглушить протесты дочери. – Вы обязательно увидитесь.

Филипп вышел из строя посмотреть на маму и сестру. Он улыбался немного пришибленно, помахал Хане:

– Я буду тебя ждать!

Распределители затолкали его обратно в колонну, двери закрылись за ними.

Мы, остатки семей, которым не посчастливилось попасть на Ковчег, глотали пыль и смог, вырывающийся из сопел двигателей. Транспортник устремился в небо. Тогда Церемония совсем не напугала Хану. Зато в мою память она въелась вязким ужасом, я почти не слышала воплей подруги. За спиной перешептывались взрослые.

– Жаль бедную Клариссу. – Они говорили о матери Филиппа и Ханы. – Может, они скинут труп?

– После переработки ничего не останется.

Я не знала, что такое инвестиции, деньги и переработка, но что такое труп, знала отлично лет с пяти. Так Макс называл нашего отца, когда ругался с Томом: «Он труп, труп, ты понял! Он мне не указ!»

За правильного ребенка семье выплачивалось возмещение. Когда-то это была конкретная сумма, с течением времени Ковчег стал откупаться натурой: продуктами, лекарствами, одеждой. Деньги превратились в куски бумаги, в общество вернулся бартер, и дети тоже стали ликвидной валютой обмена, ценнейшей. Ковчег преподносили детям как спасение. Но как бы учителя ни расцвечивали легенду о Ковчеге, она наводила ужас, потому что дети чувствуют все иначе, чем взрослые. Они ощущают ложь сердцем, а одиночество – всей кожей. Одиночество готовило ребенка к отбору, ведь очень скоро семьи начали влиять на результат анализов. К неподкупной системе не подступишься. На сенсоры планшетов жали человеческие пальцы, эти пальцы умели считать, прикидывать, торговаться. Казалось бы, что нужно обитателям Ковчега, скользящего по небу рая? Они приходили будто из другого мира. В одежде из ткани, которая подстраивалась под нужды организма: тепло, холод, защита. С оружием, с медицинскими инструментами, сытые. Смотрели на нас, копошащихся в грязи, сверху вниз. Однако чего-то