Тактик.2 - Тимофей Кулабухов

Леса сменились редкими, корявыми рощицами, цеплявшимися за каменистые склоны, а плодородные долины — унылыми, выжженными солнцем пустошами, где лишь изредка встречались чахлые кустарники. Воздух стал суше и холоднее, особенно по ночам.

Иногда ветер тянул запах с Мёртвых болот, он был не таким холодным, но смрадным, удушающим, словно в воздухе разлили трупный яд. Самих болот я так и не увидел в пути, видимо создатели тракта не пожелали проводить его близко к проклятому месту. Ну, жалеть об этом я точно не стану.

Чем ближе мы подбирались к Туманным горам Оша, чьи заснеженные вершины уже маячили на горизонте, тем чаще нам стали встречаться группы гномов, идущих в противоположном направлении — на восток, подальше от войны.

Это были беженцы-гномы.

Измождённые, оборванные, почерневшие от горя и лишений семьи, древние старики, с трудом переставлявшие ноги, женщины с потухшими глазами, прижимавшие к себе плачущих, испуганных детей, мужчины, чьи лица выражали лишь безысходность и отчаяние. Они шли молча, опустив головы, словно неся на своих плечах всю тяжесть мира. Их было немного, но каждая такая встреча оставляла тяжёлый след в душе.

Воррин всегда останавливал караван, когда мы встречали беженцев. Он подходил к ним, расспрашивал о ситуации в горах, делился с ними едой и водой из наших запасов. Гномы-охранники молча помогали ему, их суровые лица становились ещё мрачнее при виде страданий сородичей.

Краем уха я слушал их рассказы, и моё сердце невольно сжималось от боли и гнева.

Гномы говорили о сожжённых поселениях, не только на поверхности, но и глубоко в горах, о разрушенных шахтах, осквернённых святынях. Говорили о том, как орки угоняют их женщин и детей в рабство, как издеваются над пленными, как не щадят никого, ни стариков, ни младенцев. Это была не просто война за территорию или ресурсы. Это был планомерный, жестокий геноцид, целью которого было полное уничтожение гномьего народа в Туманных горах.

Я видел в глазах этих беженцев ту же застывшую боль, ту же безнадёжную покорность судьбе, что и у рабов-гномов на Золотом руднике Хеоррана, которых я когда-то освободил.

И воспоминание об этом, о том чувстве праведного гнева и решимости, которое охватило меня тогда, неприятно кольнуло в груди. «Это не моя война, — упрямо твердил я себе. — У меня есть свой домен, свои цели. Я просто сопровождаю караван до Узина. Просто выполняю контракт».

Но с каждым днём, с каждой новой историей, услышанной от беженцев, эта уверенность становилась всё слабее.

Вечерами, когда мы разбивали лагерь у подножия очередного мрачного утеса или в редкой рощице, гномы собирались у костра. Они не пели песен и не травили байки, как это было в городе Железного Молота. Они тихо разговаривали о войне, о положении дел в Оша, о судьбе своих родичей.

Воррин, обычно такой шумный и уверенный в себе, часто замолкал, глядя на огонь невидящим взглядом, и его лицо становилось старым и усталым.

Я слушал их разговоры, анализировал информацию, сопоставлял факты, как привык делать ещё со времен службы в Ордене.

Картина вырисовывалась всё более мрачная и безрадостная. Гномы Туманных гор Оша — древний, гордый и умелый народ, лучшие шахтёры и кузнецы в мире, но они проигрывали эту войну.

Причём причины проигрыша все указывали разные, сводясь только к тому что правящая династия Микрингов отринула благословение богов и опиралась только на собственное величие.

Были ли они, гномы, слабее в бою, хуже вооружение? Скорее всего, нет. Редкие описания битв даже не давали численного расклада, орков называли «орда», «толпа», «ватага».

От такого не математического подхода я морщился, но молчал.

Гномы были организованы, но излишне упрямы, сильны, но не гибки. Проигрывали не потому, что были слабее или трусливее орков, а потому, что их тактика ведения войны была предсказуемой и традиционной.

Они строят неприступные крепости, а орки просто обходят их или берут измором, отрезая от поставок.

Орки же, по словам беженцев, действовали совершенно иначе.

Они были дикими и неорганизованными поодиночке, но в больших количествах, под предводительством хитрых и жестоких вождей, превращались в грозную силу. Они быстро учились на своих ошибках, меняли тактику, использовали местность, устраивали засады, нападали внезапно и быстро отступали, не давая гномам опомниться.

И что самое неприятное, они не брезговали использовать трофейное гномье оружие и доспехи, которые были на порядок лучше их собственных грубых поделок. Гномы же, в свою очередь, с презрением относились ко всему орочьему, считая ниже своего достоинства даже прикасаться к их оружию.

«Гордость — это, конечно, хорошо, — размышлял я, — но когда она мешает выживанию, это уже глупость, причем смертельно опасная».

Я всё реже представлял себе домен Пинаэрри, который я никогда не видел и знал только по названию. Где-то там, далеко, меня ждала другая жизнь — спокойная, мирная, посвящённая обустройству и созиданию. Я представлял себе небольшой, но крепкий замок, плодородные поля, послушных крестьян… Эта картина манила, обещала покой и стабильность, которых мне так не хватало.

С другой стороны, ну какой из меня нахрен землевладелец и феодал?

Зерно сомнения, посеянное хитрым Воррином ещё в доме клана Железного Молота, начало давать всходы. Что важнее, мой личный покой и благополучие или судьба целого народа, который оказал мне такую честь и назвал своим другом? Знак «Гве-дхай-бригитт» на моём предплечье и наплечнике доспеха словно становился тяжелее с каждым днём, напоминая об ответственности, которую я, возможно, невольно взял на себя.

* * *

Путь до Узина занял почти шестеро суток, и каждый из этих дней был как две капли воды похож на предыдущий: монотонное покачивание в седле, пыль дорог, въедающаяся в каждую складку одежды и скрипящая на зубах, да разговоры гномов, которые я теперь, к своему несказанному удивлению и некоторой внутренней тревоге, понимал всё лучше.

Гром и Варранга тоже притомились, хотя и держались молодцами. Сам же я чувствовал себя выжатым. Мой «простой контракт на охрану» явно затягивался, превращаясь в нечто более сложное и, чего уж там, более интересное.

Узин встретил нас не хлебом-солью, а густой, почти осязаемой волной суеты, шума и какого-то давящего, гнетущего предчувствия.

Вольный город, то есть поселение, купившее себе свободу от хозяина земель и теперь имеющее статус «самоуправления», располагался в предгорьях.

Отсюда уже рукой было подать до Туманных гор Оша, чьи мрачные, подёрнутые сизой дымкой вершины маячили на горизонте, словно молчаливые стражи неизбежной беды.

Город был наполовину человеческий, наполовину гномий, он сочетал в себе грубоватую основательность