Гном, убей немца! (СИ) - Агишев Руслан

Вот и сейчас под самый вечер к нему зашла одна пара за помощью или может за советом.

— … Благослови, батюшка Серафим, — перед ним склонилась для крестного знамени женщина в платке.

— Благословляю, Прасковья, — перекрестил ее священник, а после строго посмотрел на ее мужа, который стоял в сторонке, хмурной. — Федор? И ты здесь? Вот уж кого-кого, а тебя точно не ждал. Чего пришли? Уж точно не помолиться.

Федор в ответ скрипнул зубами, отвернулся и схватился за дверную ручку, но Прасковья его остановила.

— Феденька, мы же с тобой все решили…

Тот тяжело вздохнул и обреченно кивнул. Мол, хорошо, остаюсь.

— Батюшка Серафим, мы ведь о нашем старшеньком, о Санечке, пришли поговорить, — женщина с мольбой уставилась на священника. — Совсем другой стал после того случая. Сначала никого не узнавал, а потом совсем дикий стал. Разговаривает мало, все смотрит и слушает, а еще в шахту, как оглашенный рвется. Не знаем, что и думать. Уж не падучая ли или еще что хуже…

Она всхлипнула, схватившись за платочек. Снова тяжело вздохнул за ее плечом муж.

— Что это за мокрое дело, Прасковья? — строго проговорил отец Серафим, показывая на платок. — Ты в дом Господа нашего пришла, а не на посиделки со своими товарками. Тут молиться нужно. Давай прежде вместе помолимся, а потом и подумаем, что и как. А ты, Федор, коли все молитвы забыл, стой молчком.

Вдвоем с женщиной они прошли к большой иконе Богородицы и начали молиться. В полной тишине послышался глубокий мужской голос, в который вплетался нежный женский голос. Зазвучали слова молитвы, и Прасковье показалось, что печальный лик Богородицы чуть просветлел. А может быть, это так упал свет от свечи…

— Итак, — священник усадил их за стол и подвинул к каждому по чашке с давно уже остывшим настоем со зверобоем. — Говорите, что-то с отроком случилось неладное?

Муж с женой быстро переглянулись и, словно нехотя, кивнули.

— Слышал я про то. Люди в церкву ходят, мне рассказывают.

Отец Серафим сделал паузу, пригубив отвара. Поморщился, поставив чашку на место.

— Крепок, зараза, а отвыкнуть не могу. Как с Гражданской привык к настою со зверобоем, так и не могу отвыкнуть…

Женщина снова начала всхлипывать, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.

— Прасковья, я что сказал⁈ Вот же бабская натура, говоришь им, говоришь, а все без толку, — строго прикрикнул на нее священник, заставляя женщину испуганно вздрогнуть и вытянуться. Командирский голос — это не просто так. Не зря про него говорили, что в Гражданскую целым полком командовал. — Что пришли сюда — это хорошо. Про Господа нельзя забывать, а то человек совсем опоскудится. А вот то, что ваши головы всякие дурные мысли про сына лезут, это очень плохо. Скажу так…

Он обвел тяжелым взглядом семейную пару, те аж стали ниже ростом.

— Выбросьте все эти глупости из головы! Все эти мысли от лукавого! Ясно? Ничего с вашим сыном плохого не случилось. Сильно ударился головой, с кем не бывает. Время пройдет, и все придет в норму. Господь милостив. А теперь идти с Богом.

Прасковья с облегчением выдохнула. Непонятно чего она там себе напридумывала, но после слов священника ей явно стало легче. Явно повеселел и Федор, хотя старался этого не показывать. Тоже переживал.

— Спрячь это! — недовольно буркнул отец Серафим, отмахиваясь от свернутых в комочек купюр в руке женщины. — Идите уже, идите!

Дверь за ними закрылась, и он вернулся к иконе Богородицы. Медленно перекрестился, и застыл в раздумьях. Прасковью с мужем-то он успокоил, но у него у самого на душе было неспокойно.

— Видел я этого мальца, говорил с ним…Странный он какой-то… Хм, смотришь ему в глаза, а там, как стена.

Конечно же, ничего из этого родителям мальчонки не нужно было знать. Прежде он сам должен был со всем этим разобраться, решил отец Серафим.

— Еще с ним поговорю.

Федькиного сынка отец Серафим и раньше видел. Первый раз, когда Прасковья в тайне от мужа его крестила. Громогласный был малец, орал так, что стены церкви тряслись. Вторая раз его видел на Пасху, когда он с остальными сорванцами за яйцами прибегал. Ничего тогда странного, необычного в нем не было — пацан, как пацан.

Сейчас же он его не узнавал. Санька оказался совсем не похож на других детей, что частенько забегали к священнику в храм. Те были детьми — бесхитростными, простыми, как пять копеек. Посмотришь им в глаза, и сразу же все становится ясно. Санька же выглядел совсем другим — закрытым, недоверчивым и… чужим, словно потерявшийся волчонок.

— Ничего, ничего, даст Господь, все сладится…

Отец Серафим еще раз перекрестился и начал негромко читать молитву, как это делал уже много-много раз в последние годы. Едва прозвучали первые слова, как в его душе «разлилось» привычное спокойствие. Беспокоившие его мысли стали исчезать, оставляя после себя пустоту.

п. Красный Яр

Дом Федора Архипова

В доме давно уже погас свет. В большой комнате громко храпел отец, тихо посапывала мать. В огороженном закутке стояли детские кровати. Пашка с Петькой уже десятый сон видели. Первый, как и всегда, скомкал одеяло кучкой, а второй сбросил его на пол, разметав по кровати руки и ноги.

Я же никак не мог уснуть. Уставившись в темный потолок немигающими глазами, улыбался. Кажется, впервые за время, проведенное в этом мире, я не чувствовал себя здесь чужим. Боль от потери родных, которая не давала мне спать спокойно, наконец, отступила, забралась куда-то в глубину него и притихла.

— Дом-м, — тихо прошептал я глубоко вдыхая ставшие уже привычными запахами домашнего уюта, забота и родительской любви. — Я дома…

Дом для гнома в его мире был не просто пустым словом или сооружением из камня внутри горы. Это было не столько материальное, сколько священное, мистическое осознание своей принадлежности к чему-то огромному. Напоминая пчел и муравьев, образующих единый организм, гномьи кланы являлись одной большой семьей, каждый член которой был готов пожертвовать собой ради общего блага. Именно поэтому самым страшным наказанием для них было изгнание из клана, что почти всегда означало смерть. Изгнанный, словно по мановению волшебной палочки терял всякое желание есть, пить, двигаться, и медленно угасал.

Новый мир, поначалу напугавший меня невиданными механизмами, чуждыми мне вещами, теперь открылся совсем с другой стороны. Здесь тоже жили одной большой семьей, которая называлась необычным именем «Союз».

Всем управлял великий старейшина, и его имя — Сталин — говорило, что он происходил из почетного Стального рода. Услышав это имя правителя впервые, я сразу же проникся особым благоговением. Ведь, только великий правитель смеет его носить, заявляя тем самым о своей «стальной» породе. Все великие короли Подгорного народа почитали за честь прозываться именами «Железнобокий», «Стальной», так как железо есть священный металл, благословенный самими Подгорными Богами.

— Стальной…

Повторяя имя правителя на все лады, я представлял себе человека неимоверной силы, способного голыми руками крошить камень, как глину, мять металл. Его голос должен был быть подобного грому, чтобы все, кто его слышал, замирали от благоговения.

— Из стали…

я был уверен, что правитель похож на те статуи великих воином и королей, что были высечены в священной пещере. Едва я закрывал глаза, как перед ним вставали массивные фигуры гномов, облаченные в тяжелую броню. У них были широкие плечи, сильные руки, сжимавшие огромные топоры, молоты или секиры. Головы защищал глухой шлем с прорезью для глаз. Разве может выглядеть иначе великий правитель?

Я продолжал ворочаться на кровати, снова и снова вспоминая эти несколько дней. Моя мысль скакала с одного на другое, а ум все никак не мог успокоиться.

— Они приняли меня… Я не чужой, не один…

Меня приняли за своего! Признали равным себе! Для любого гнома не слава, не популярность, а именно признание его заслуг, уважение к ним было основой всего.