Он вам не Тишайший (СИ) - Шведов Вадим
Сердце моё екает. Линзы…Зрительные трубы…Это же ключ к звёздам, к тем самым картам неба, что делают в математическом отделении! И без стекла — всё это пустые мечты.
— Так что? Задачка ясна? — Иван глядит на нас. — Научиться варить стекло не хуже заморского. Надобно такое же чистое, прозрачное, прочное. Будем использовать то, что есть под рукой. Наш поташ — вот он, первый помощник! В Европе с большим трудом соду добывают и её используют, а у нас нет таких залежей, да и покупать дорого выйдет. Поташ — наш ответ, но одного его мало будет.
Начинается суматоха. Роемся в книгах, привезённым царём, — толстых фолиантах на латыни и немецком, с гравюрами печей и схем. Гриша с Федотом что-то яростно чертят на грифельной доске, высчитывая пропорции. Я бегаю по двору, собирая разные образцы песка. Вот, обычный речной — желтоватый, мелкий. Песок из карьера под Москвой — покрупнее, с камушками. Иван ещё привёз мешочек белого песка с какого-то дальнего озера — он кажется чище.
— Главные враги стекла — железо и неплавкость, — объясняет нам бородатый мастер-стеклодув Тимофей, специально вызванный к нам на помощь. — Железо — вот отчего зелень да муть. Оно в песке есть всегда. А если песок плохо плавится, стекло выходит как каша, с зёрнами. Надо или песок очень чистый найти, или…добавить то, что поможет ему расплавиться ровнее. И известь! Без извести стекло в воде размокает, как тот кусок, что Иван показывал.
Приступаем к работе с четвёртой печью. Предыдущие развалились. Печники уже за голову хватаются, как нам угодить. Но эта — намного больше и сложена из особого огнеупорного кирпича с несколькими ярусами. Внизу устроена топка для берёзовых углей, поскольку дрова не дают нужной температуры. Выше — горнило, где будет плавиться шихта (смесь для стекла). А ещё рядом отделение для медленного остывания готовых изделий — отжига. Мы уже выяснили, что если стекло остынет быстро, то оно сразу треснет.
— Жар нужен адский, — кряхтит Федот, обливаясь потом. — Уголь, сыпь, Мишка, сыпь!
В первый день варки загружаем в чан: белый песок, очищенный поташ, мелкоистолчённую известь, добытую обжигом речных ракушек…
Мешаем всё лопатой. Засыпаем в горнило. Разжигаем печь. Уголь горит жёлто-белым пламенем. Дежурим у мехов, сменяя друг друга. Грудь давит от жары, а глаза режет дым. Через несколько томительных часов наблюдаем, как смесь сначала темнеет, а потом начинает светлеть, но…остаётся густой, вязкой массой с плавающими крупинками.
— Не плавится! — кричит Тимофей, отпрянув от жара. — Температура мала! А может песок или шихта не те!
Выгребаем остывшую массу, похожую на застывшую кашу с песком. Это провал.
На второй день пробуем речной песок, просеянный сквозь мелкое сито. Добавляем к нему больше поташа, — он должен плавить. Снова топим печь и качаем меха. В горниле смесь становится жиже, но…цвет! Он ярко-зелёный, как болотная тина. Дурацкое железо!
— Песок не очистили! — ругается Гриша. — Или в извести железо есть! Надо мыть песок, а ещё магнитом водить!
Снова работаем. Моем песок до посинения. Просеиваем. Пропускаем через воду с магнитным железняком на дне. Берём известь из самых белых ракушек. Снова загружаем. «Пашем» у мехов. Смесь плавится лучше, цвет…бледно-зелёный. Почему не прозрачный⁈
Сижу в ступоре. Впрочем, остальные тоже утомлены и растеряны. Гриша молча пинает угол печи. Федот сидит на корточках, уставившись в угли. Даже неунывающий Иван хмурится и смотрит в потолок.
— Поташ… — вдруг бормочет Тимофей, протирая закопчённое лицо. — Он ведь не сода. Сода даёт стекло твёрже, прочнее. А поташное…оно мягче. И цвет тянет. Может, ещё чего добавить? Чтобы избавиться от железа и придать твёрдость?
Я вдруг вспоминаю разговор с кузнецом в родной деревне. Он говорил, что добавляет в металл костяную муку или толчённый мел, чтобы шлак выделялся чище. А что, если…
— Мел! — выпаливаю я. — Или костяная зола! В кузне так делали, чтобы ненужное уходило!
Тишина. Потом Гриша хлопает себя по лбу:
— А ведь может сработать как осветлитель! Рискнём?
На следующий день в новую партию шихты, кроме чистого песка, поташа и извести, добавляем горсть мелкоистолчённой костяной золы. Печь пылает, а мы качаем мехи до онемения в руках. Смотрим. Масса жидкая, пузырится…но цвет! Он уже не зелёный, а…желтовато-серый? Но по мере варки становится всё светлее, светлее…почти бесцветный? Зелень исчезает!
— Давай, Федот, дуй! — кричит Иван, протягивая длинную железную трубку — понтию. Федот макает конец трубки в расплав. Навивает на конец ком светящейся, оранжево-жёлтой массы. Отходит от жара печи, садится на лавку. И начинает…дуть.
Мы замираем, глядя на творящееся волшебство. Горячая трубка на конце раздувается как мыльный пузырь, но не лопается! Она растёт, становится шариком, потом грушей…Федот вращает трубку, и форма вытягивается. Наконец, он отдаёт трубку Тимофею. Тот быстрым движением мокрой деревяшки отделяет выдутый сосуд от трубки. Горячий, светящийся изнутри кувшинчик кладём в печь для медленного остывания.
Утром достаём кувшин. Он ещё тёплый. Толщина стенок неровная, имеются выступы, где дрогнула рука. Но…он прозрачный! Не полностью, есть лёгкая дымка, но это не мутная зелень! Это стекло, сквозь которое видно!
— Водицы! — хрипит Иван. Кто-то подаёт ковш. Наливаем воду в кувшин. И видим её! Чистую, светлую воду внутри нашего, русского, поташного, с костяной золой стекла!
Иван осторожно берёт кувшин, подносит к свету из окна. Солнечный луч проходит сквозь стенку, играя на столе.
— Прозрачность…Есть! — он тычет пальцем в пузырёк. — Вот это — брак. А здесь дымка…Надо ещё очистку песка улучшать. Но, братцы… Оно работает!
Радость не такая бурная, как с мылом, но она глубже. Стоим вокруг этого неказистого, но прозрачного кувшина, и каждый чувствует: мы переступили порог. Мы заставили русский песок и русскую золу дать свет.
Следующие дни — упорный труд по оттачиванию технологии. Варим новые партии. Пробуем разные пропорции. Учимся выдувать. Сначала у нас получаются только грубые стаканы и толстостенные пузыри. Но с каждой попыткой — лучше. Федот и Тимофей становятся настоящими мастерами. Я тоже пробую — дуть тяжело, заготовка быстро остывает, форма кривится. Но сам процесс — завораживающий. Взять огненную каплю и дыханием превратить её во что-то полезное, светящееся!
Иван приносит толстую, старую линзу из какого-то сломанного иноземного прибора.
— Вот образец, — говорит он. — Сможем такую?
Мы молчим. Это новый уровень. Тонкое, однородное, идеально прозрачное стекло, да ещё и изогнутое с математической точностью. Но в глазах у каждого виден не страх, а азарт. Мы уже делаем прозрачную посуду, а значит, сможем и линзу. Надо лишь найти правильный состав стекла. Такой состав, чтобы стекло было не только прозрачным, но и твёрдым, хорошо поддающимся шлифовке. Надо подготовить точные формы для отливки заготовок и научиться их полировать. Гриша уже листает книгу по оптике, а Федот думает о новых формах для печи.
И вот спустя две недели мы смотрим на нашу первую удачную партию стекла, аккуратно разложенную на полке. Оно уже весьма недурно. Стекло прозрачно и без дымки. Есть разные его виды и формы. И проходящий свет через стекло — не только солнечный луч. Это свет надежды. Надежды на то, что теперь и окна в царских палатах будут светлее, и учёные смогут разглядеть звёзды в свои трубы, и Русь перестанет платить золотом за заморское «застывшее дыхание». Мы сделали ещё один шаг. От золы — к стеклу. И остановиться уже не сможем.
Глава 11
Начало перемен
Тяжёлые дубовые ворота Английского подворья на Варварке скрипнули, впуская Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина. В просторной, но сумрачной приёмной его ждал сэр Томас Картрайт, глава Московской компании. Лицо англичанина, обычно самоуверенное и наглое, сегодня было напряжено, а в глазах читалось тревожное ожидание. Слухи о переменах уже носились по городу, а теперь явились к нему на порог.