Он вам не Тишайший (СИ) - Шведов Вадим

Глава 10

Очень много размышлений и битого стекла

Стою у окна в своих покоях и передо мной ночная Москва. Город всё ещё не спит. Факелы мечутся по улицам, словно испуганные светляки, и дым пожарищ стелется низко, а я продолжаю обдумывать произошедшее.

Жизнь — это всегда игра. Вот что понимают немногие. Они думают, актёрство — это лишь притворство, ложь и маска. Но настоящая игра — это правда. Чтобы сыграть больного, умирающего царя — нужно стать им. Надо прочувствовать эту слабость в мышцах, эту тяжесть в костях, этот холодок страха под ложечкой. Нужно поверить в это самому, хотя бы на время. Иначе — фальшь. Зритель, даже самый дикий мужик с топором, фальшь почувствует. Он не пойдёт за тобой.

Морозов…старый, жадный дурак. Я, конечно, знал, что он недоволен. Чувствовал, как копит злобу, видя, как власть ускользает из его цепких рук. Но вот так решить отравить своего бывшего воспитанника? У него ведь всё равно сохранялось влияние. Какой же это бред! И яд ещё! Благо после прочитанной книги Вадима Шведова «Олег — диктатор Рима», у меня, считай, прививка от отравлений. Ничего не ем и не пью без проверки. Но даже здесь меня Борис Иванович сумел удивить. Его идея смогла бы сработать, если бы подошёл к ней с умом. А так…Действовать через постельничего Петра Аничкова — это даже не глупость. Это оскорбление моих людей, моей способности выбирать себе ближний круг. Мы ведь росли с ним вместе во дворце. Играли, читали, дарили друг другу подарки. Товарищи знают, что их сила, положение, сама жизнь — привязаны ко мне одной нитью. Каждый понимает, что без меня он никто. Уберут, задвинут сразу и поставят своего. Да и не наивен я. За всеми пригляд идёт. Даже за сестрой. Удобно ведь. Каждый враг начинает прощупывать возможность на ней жениться. Ирине только некомфортно, но что делать…Жить вообще всегда сложно.

Вот я и стал играть роль «отравленного». Лёг в постель и начал болеть. А ведь это нелегко. Надо не просто стонать и кашлять для вида, а болеть «по-настоящему». Я чувствовал слабость. Представлял, как яд медленно сочится по жилам, как темнеет в глазах и как не хватает мне воздуха. Старался мало спать, заставлял тело потеть и дрожать мелкой дрожью. При каждом разговоре мои глаза становились мутными, а речь прерывистой и слабой.

И лекарей подпускал: своих, морозовских, боярских. Каждый осматривал меня, щупал пульс, который я специально сбивал, задерживая дыхание. Каждый слушал дыхание, которое делал поверхностным и прерывистым. Каждый видел восковую кожу, синие круги под глазами, влажные ладони. И мне верили. Все верили. Даже Хитрово, мой главный паук в паутине сыска, дважды подходил с шокированным видом: «Государь…Алексей Михайлович…ты точно здоров?» Вот это была высшая похвала моей игре! Если усомнился даже он, то значит, сыграл я безупречно.

А потом…потом пустили слух. Аккуратно, словно пёрышком, понесли по тёмным углам прямо в боярские уши: Морозов не просто травит царя. Он метит на трон через брак с царской сестрой. Весть сработала, словно запал на пороховом погребе. Боярская спесь, их ревность к своему статусу, страх перед выскочкой, который посмеет сесть выше них…Это взорвало их сильнее, чем любая угроза от меня. Они кинулись на Бориса, как псы на медведя. Бояре внезапно перестали думать об «умирающем пастыре». Их ослепила ненависть к «дядьке», который возомнил себя царской ровней. Это стало роковой ошибкой.

Бояре, эти гордые львы своих родов, сами, своими руками, зубами, когтями растерзали Морозова. Я уже слышал донесения о его страшном конце. Вытащили как затравленного зверя из его каменной норы-усадьбы. Буквально растоптали «дядьку» в грязи.

А затем…Пока ещё не отзвучали крики бунтующей толпы, пока народ рыдал от счастья, увидев меня живым и невредимым, ребята Хитрово уже действовали. Без шума, без лишней крови. Они пришли в усадьбу Никиты Ивановича Романова. Туда, где ещё недавно кипели страсти заговора против Морозова. Теперь там уже строили планы на мой счет. Охрана? Её почти не было, — все штурмовали поместья и грабили добро Бориски. В итоге заговорщиков удалось застать врасплох, прямо за недопитым вином и недоеденными яствами. Думали, что я наивный и слабый мальчишка? Глупцы! А ведь Никита Иванович тоже удивил. Родня называется! Такая же сволочь, что и Морозов! Каждый второй уже царём себя видит!

Что дальше? Подхожу к дубовому столу. На нём развёрнута огромная карта. Восковые свечи отбрасывают дрожащие тени на берега Двины, Днепра, Волги. Тишина в кабинете гулкая, только потрескивают поленья в печи да стучит моё собственное сердце. Глядя на карту, вдруг чётко осознаю, что теперь у меня есть настоящая власть. Без Морозова за спиной, без Романовых, Шереметевых, Черкасских, шепчущих в Думе. Их земли и огромные капиталы, накопленные поколениями — всё это теперь в казне. Будет на что вытаскивать страну из трясины. Хочется размахнуться и начать массово строить: и флот, и университет, и дороги до самого Китая. Но тут же себя останавливаю. Денег всё равно мало, а значит, надо думать, как грамотно их вкладывать. Вроде бы основные реформы уже намечены, но вот как их правильно осуществить? Одно дело с умным видом о чём-то рассуждать, а совершенно иное исполнять. А ведь есть ещё и внешняя угроза. Польша дышит уже в затылок. Шведы крепко держат наши балтийские ворота. Крымские татары словно гнойная рана на юге.

А цена продолжает расти. Пока это запах крови и гари над Москвой…Крики толпы, рыдающей у Кремля…Это жестокая, кровавая, воняющая потом и страхом игра семнадцатого века. Что же будет дальше? Сложно сказать. Публика здесь жестока, но я знаю, как заставить её аплодировать. Или…заставить замолчать. Навсегда. Главное — войти в роль. Полностью. Без остатка. Сыграть так, чтобы поверил даже я сам. Создать сверхдержаву Средневековья, такое государство, чтобы все последующие поколения восхищались им и ставили его в пример.

Завтра начнётся новый акт. А сегодня я смотрю на догорающие факелы в моём городе и чувствую усталость. Глубокую, костную усталость. Игра порой всё ещё отнимает силы, и выходит, мне есть куда расти. Ведь сойти со сцены — это буквально умереть. А значит, завтра я снова надену корону, возьму скипетр и сыграю Царя, Спасителя, Пастыря. Сыграю так, чтобы вся Русь снова рыдала у моих ног.

Игра — это жизнь. Моя жизнь. Отныне и навсегда.

Где-то на территории Академии наук, глазами Мишки

Радость от мыла ещё не остыла в наших сердцах, как Иван Милославский ставит перед нами новую, казалось бы, ещё более невероятную задачу. Мы стоим в лаборатории естественных наук, и он держит в руках два предмета. В одной — толстый, мутно — зелёный кусок русского оконного стекла, вставленный в грубую деревянную раму. Оно волнистое, пузырчатое, и сквозь него всё смотрится будто через мутную воду. В другой руке — тонкий, почти прозрачный осколок, присланный, по его словам, из Венеции. Он лёгкий, гладкий, и солнце играет в нём чистым светом.

— Видите разницу? — спрашивает Иван, и в его голосе нет вопроса, а есть только утверждение горького факта. — Наше — «лунное» (его так называли из-за округлой формы, похожей на диск Луны), мутное, толстое. Оно гремит, если стукнуть. Легко лопается от мороза или сильной жары. А это… — он аккуратно касается венецианского осколка, — словно застывший воздух. Окна, посуда, линзы для зрительных труб, — все из такого производят в Европе, и стоит оно больших денег. А у нас? Кое-где в Москве делают оконницы, бутылки толстостенные да стаканы простые. Но качество, к чему лукавить, ужасное.

Гриша удивлённо присвистывает:

— И как нам догнать Венецию? У них секреты столетиями копят! Цеха, мастера потомственные…

— Догнать сложно, но хотя бы начать делать своё лучше прежнего, просто необходимо! — Поймите, братцы! Это не только окошки для светлиц! Качественное стекло — это ещё красивые графины и бокалы, линзы для зрительных труб, точных инструментов, лампы, светильники, посуда для опытов.