Он вам не Тишайший (СИ) - Шведов Вадим
— Рад взаимопониманию, сэр Картрайт. Детали обсудим позже. Государь будет доволен вашим благоразумием.
Ордин-Нащокин вышел не оглядываясь. Тяжёлая дверь захлопнулась, а Томас Картрайт остался один в тишине приёмной. Он опустился в кресло и вытер ладонью лоб. Только что Картрайт согласился с отменой привилегий, но, возможно, спас компанию, а может быть, и свою голову. Кто знал, что хаос Английской революции докатится до далёкой Москвы, перевернув всё с ног на голову. Выиграл от этого хаоса пока один человек — хитрющий русский дипломат с холодными глазами. И кто только надоумил этого блаженного царька назначить на должность главы Посольского приказа такую сволочь?
* * *Весна пришла на Русь неспешно, но ощутимо. Снег, ещё неделю назад лежавший плотным, грязноватым одеялом, теперь съёжился, оставшись лишь в оврагах, да в густой тени лесов. Земля обнажилась, — чёрная, тяжёлая, пропитанная талой водой, — она выглядела отдохнувшей. Повсюду стояли лужи-озера, а реки, сбросившие ледяные оковы, несли свои мутные воды с удвоенной силой.
На высоком берегу Волги, чуть ниже по течению от только что отстроенной деревянной пристани, стоял Алмаз Иванович Чистой. Его кафтан был запачкан глиной по подолу, а сапоги вязли в липкой жиже. Он щурился, вглядываясь в реку, где копошились десятки людей. Его лицо, обычно спокойное, сейчас было напряжено. Руки сжимали свиток с чертежами, но он не смотрел на него. Он смотрел на работу.
«Береговики! Подтянуть верёвки! Левее, левее бревно ведите! Не дать ему в ил уйти!» — кричал десятник, рослый мужчина с лицом, обветренным до красноты. Его голос, хриплый от постоянного ора, перекрывал шум воды и стук топоров. Рабочие, по пояс в ледяной воде, толкали длинными шестами огромное бревно — часть нового сруба для укрепления берега у причала. Холод сводил мышцы, но останавливаться им было нельзя.
— Тяни, братва, дружней! — подхватил молодой рабочий, упираясь плечом в скользкое дерево. — Эх, весна-матушка…Вода ледяная, а работать заставляют!
— Зато не по колено в грязи по большаку (в старину широкая, наезженная, столбовая дорога) ползёшь, как лошадь завязшая! — отозвался сосед, стараясь перехватить шест повыше. — Тут хоть вода течёт, а не стоит. И начальство, гляди, не бьёт батогами зря. — Он кивнул в сторону Чистого.
Алмаз Иванович услышал и подошёл ближе к краю обрыва, стараясь не поскользнуться.
— Как продвигается, Степан? — спросил он десятника.
Тот вытер рукавом пот со лба, оставив грязную полосу.
— Трудно, Алмаз Иванович. Дно-то илистое, брёвна засасывает. Да и вода студёная — народ коченеет. Но к вечеру, дай Бог, этот участок закончим. Укрепление держать будет!
— Должно держать! — твёрдо сказал Чистой. — Государевы струги с железом из Тулы ждать не станут. Им надо надёжно причалить. Грейтесь чаще у костров, сбитня (старинный общеславянский горячий напиток, сваренный из мёда, пряностей и трав) горячего пейте. Двойную порцию сегодня велю выдать.
Алмаз Иванович отошёл, и его взгляд скользнул вверх по берегу. Там, где ещё вчера была непролазная грязь, сейчас кипела другая работа. Артель дорожников из пятидесяти человек билась над участком пути, который связывал новую пристань непосредственно с дорогой. Работники ремонтировали и усиливали старую гать.
— Валера, давай хворост плотней! Не жалей! А ты, Микитка, землю подсыпай, а не размазывай! — командовал другой десятник, пожилой, с умными, прищуренными глазами. Сам он стоял по колено в коричневой жиже, укладывая на трясину слой толстых жердей.
Рабочие, облепленные глиной с ног до головы, носили хворост вязанками, вбивали колья, таскали землю и дёрн в корзинах и на волокушах. Скрипели не смазанные оси телег, хлюпала грязь под ногами, слышались короткие, деловые переклички и тяжёлое дыхание.
— Эх и замучает же нас эта гать! — проворчал один из работников, с трудом вытаскивая ногу из глубокой колеи. — Всё развезло и кругом вода, как в болоте.
— А ты думал, царскую работу на сухом брюхе служить? — усмехнулся Валера, наваливая вязку хвороста на жерди. — Зато гляди, начальство-то новое, не то что прежние воеводы. Чистой сам здесь по колено в грязи ходит, не брезгует. И сбитнем поит, слыхал?
— Сбитень — дело хорошее, — согласился Микитка, выковыривая грязь из-под ногтя топором. — А вот насчёт гати…Говорили, будто в государевой академии умники новые способы придумывают как дороги мостить. Камнем, мол, или чем покрепче.
— Камнем? — фыркнул Петруха, подтаскивая корзину с землёй. — Да где же его столько набрать? На всю Русь? Мечтатели! Гать — она надёжна. Деды наши так делали. Века простоит, коли толком положить. Вот только чинить её без конца…сил нет.
— А ты слыхал про голубей? — вступил Валера, стараясь сменить тему с вечного недовольства. — Говорят, у Алмаза Ивановича птицы почтовые. Письма носят быстрее самого лихого гонца! От Москвы до Нижнего — за день долетят!
— Враки! — категорично заявил Петруха. — Птица — она и есть птица. Куда ей против коня? Ишь, что выдумали…
— Не враки! — вскрикнул Микитка. — Дядя мой в ямщиках служит на московском тракте. Сам видел, в приказе у Чистого голубятню большую. И птицы там — не простые, а обученные. Говорил, письмо от воеводы коломенского принесли, когда гонец только треть пути отъехал! Вот!
На мгновение все задумались, впечатлённые. Даже Петруха промолчал, лишь недоверчиво хмыкнул.
— Ну, ежели так… — протянул, наконец, Петруха. — То может, и дороги новые появятся? Не одни гати. А то царь наш, Алексей Михайлович, он…не спроста Пастырем зовётся. Чую, дело новое затеял. И слободы белые под налог взял, и англичан потеснил.
— Тише ты! — шикнул подошедший на шум десятник. — Не твоего ума дело! Работай! Гать эту к закату поправить надо, чтобы подвода с брёвнами для пристани приехала! Валера, не зевай! Подсыпай землю на хворост и утрамбуй хорошенько!
Работа закипела с новой силой. Сплетни и мечты о каменных дорогах и летающих почтальонах отошли на второй план перед насущной задачей: укрепить этот кусок пути здесь и сейчас. Чтобы телега не увязла. Чтобы груз дошёл.
Алмаз Иванович, обойдя строительство пристани и убедившись, что сруб ставят верно, направился к временной конторе — большому походному шатру, поставленному на сухом пригорке. Внутри его, на грубом столе лежали карты, списки, образцы грунта в глиняных плошках. Рядом, в небольшой клетке, ворковали несколько сизых голубей — его гордость и главное новшество.
Он только собрался развернуть схему следующего участка реки, как в шатёр влетел запыхавшийся молодой подьячий.
— Алмаз Иванович! Голубь! Из Москвы! — Он протянул маленькую, плотно свёрнутую трубочку из тонкой кожи. Сама же птица спокойно сидела на другой его руке и в упор смотрела на Чистого, словно требуя еды.
Чистой вынул из трубочки крошечный, плотно исписанный клочок бумаги. Развернул, начал читать прищурившись.
— Плохие вести? — робко спросил подьячий.
— Не совсем, — отозвался Чистой, не отрываясь от записки. — Из приказа Большой Казны. Фёдор Михайлович Ртищев пишет… Он пробежал глазами строки. «Деньги на ремонт гатей к южным засечным чертам выделены. Необходимо срочно готовить дороги для переброски войск Долгорукого».
— Пиши ответ, — приказал он подьячему, беря перо. — Фёдору Михайловичу Ртищеву. Докладывай: работы на Волжской пристани и подъездной гати ведутся по плану, несмотря на распутицу. К концу недели участок будет готов принимать струги. Прошу подтвердить сроки отправки первой партии железа из Тулы.
Пока подьячий скрипел пером, Алмаз Иванович подошёл к клетке и взял одного из голубей — сильного, с блестящим оперением на шее. Затем аккуратно привязал к его лапке кожаную трубочку с подготовленным ответом. Птица терпеливо ждала.
— Лети, малой, — прошептал Чистой, вынося голубя из шатра на открытое место. — Лети быстро. Не подведи.
Он бросил птицу вверх. Голубь взмыл, сделал несколько кругов над шатром, словно ориентируясь, а затем уверенно взял курс на северо-запад, в сторону Москвы. Чистой следил за ним, пока маленькая точка не скрылась в весенней дымке. Быстро. Надежно. Как и он сам старался выполнять своё дело…