Он вам не Тишайший (СИ) - Шведов Вадим

— Уходить? Куда? Это мой дом! Моя земля! — кричит он, не веря своим ушам. — Где помощь?

— Никакой помощи нет, боярин! — Григорий грубо хватает его за руку. — Всех бросили! Или сами с бунтовщиками! Надо бежать! Пока не поздно! В потайной ход! В сад! К реке!

Выстрел пищали грохает где-то совсем близко. Стёкла в окнах дребезжат. Слышен яростный рёв: «Морозова! Выдай Морозова!»

Страх охватывает Бориса Ивановича. Он чувствует себя загнанным зверем и бежит к потайной двери за книжным шкафом. С ним Григорий и двое верных наёмников. Лестница вниз. Темно. Сыро. Они бегут по узкому коридору. Сзади слышны крики, — бунтовщики уже в доме. Слышен грохот ломаемой мебели и дикие вопли грабежа.

— Живо! — шипит Григорий, подталкивая Морозова вперёд. Выбегают в сад. Кругом снег, деревья. Вдали — забор и спуск к замёрзшей реке. Но там, у забора уже мечутся фигуры. Их заметили!

— Держись, боярин! — Григорий выхватывает саблю. Двое других наёмников встают рядом, прикрывая Морозова спинами. — Беги к реке! Лёд крепкий! На ту сторону!

Борис Иванович бежит, спотыкаясь о сугробы и задыхаясь. Сзади — лязг стали и крики боя. Он оглядывается. Видит, как Григорий рубится с тремя нападающими. Видит, как один из его людей падает, сражённый ударом топора. Второго пронзает копьём.

— Лови его! Морозова упускаем! — несётся крик.

Боярин, забыв о возрасте и тучности, падает с обрыва на лёд. Лед трещит, но выдерживает. Он бежит, скользит, падает, встаёт. Кто-то скатывается по обрыву за ним. Камень, брошенный с берега, со свистом бьёт в ухо. Резкая боль. Он добегает до противоположного берега, но в глазах уже темнеет. Морозов падает на снег, обнимая мёрзлую землю. И снова дикий вопль совсем рядом. Борис Иванович поднимается и видит подбегающую чернь.

— Народ! Православные! Одумайтесь! Меня оклеветали!— кричит Морозов.

— Врёшь, собака! — рычит мужик с обожжённым лицом, замахиваясь дубиной. — Ты пастыря травил!

Первый удар — по голове. Борис падает на колени, кровь заливает лицо. Он хочет что-то крикнуть, но в горле хрип. Второй удар — вилами в бок. Боярин корчится. Толпа смыкается над ним. Бьют ногами, камнями, обухами топоров. Кто-то вонзает нож. Кто-то обрубает пальцы с перстнями. Дикие крики «За Пастыря!», «За царя!», «Смерть злодею!» оглушают. Окровавленный, изувеченный кусок плоти остаётся от всесильного «дядьки». Толпа, насытившись местью, отходит, оставляя тело на растерзание собакам. Некоторые плюют и мочатся…

Весть о смерти Морозова разлетается по городу молнией. Но вместо успокоения она подливает масла в огонь. Толпы, разгорячённые кровью и безнаказанностью, уже не слушают команды заговорщиков.

Бунт приобретает свой страшный, стихийный характер. Грабежи начинаются не только в морозовских усадьбах. Под горячую руку попадают дома других бояр, заподозренных в связях с Морозовым. Слышны выстрелы, крики, женский плач. Москва превращается в ад. Именно в этот момент, когда кажется, что город погибнет в огне собственной ярости, происходит нечто невероятное. На возвышении перед Кремлём появляется фигура в сверкающем золотом и жемчугах царском облачении. Это Алексей Михайлович. Живой. Здоровый. Невероятно величественный. Сначала его замечают немногие. Кто-то в толпе у кремлёвской стены вскрикивает, тыча пальцем: «Царь! Пастырь! Жив! Глядите! Жив!»

Словно волна пробегает по площади перед Кремлём. Гул стихает, сменяясь нарастающим шёпотом изумления. Люди замирают, забыв о грабеже, драках, крови на руках. Они смотрят на него как на призрак, как на чудо.

Алексей Михайлович поднимает руку. Воцаряется абсолютная тишина. Слышен только трепет знамён над башнями и далёкий вой ветра.

«Православные!» — голос его, сильный, чистый, звенящий, разносится над оцепеневшим людским морем. Он кричит, и каждое слово падает, как камень в воду, рождая круги изумления.

— Люди русские! — пастырь обводит толпу взглядом, в котором смешаны скорбь, милость и неземная сила. — Вижу я вашу скорбь! Вижу ревность вашу по вере и по царю вашему!

Тысячи глаз впиваются в государя.

— Злодей, пытавшийся погубить меня, — пал! — голос царя крепнет. — Пал силою вашей и Божьим промыслом!

Народ замирает. Пастырь знает! Знает о Морозове! Знает об их ярости!

— Лежал я, чаял смерти, отравленный злобою человеческой! — продолжает Алексей Михайлович, и в его голосе — подлинная боль. — Дух мой изнемогал! Но… он воздевает руки к небу…явился мне во сне Сам Господь! И молвил мне Господь: «Встань, Алексей! Не время тебе умирать! Встань и спаси Русь православную от смут и злобы! Довлеет тебе милость Моя!»

Тишина становится гробовой. Люди перестают дышать. Чудо! Небесное заступничество! Царя спас Сам Бог!

— И восстал я! — голос Алексея гремит, как труба архангела. Он делает шаг вперёд! Восстал силою Божьей! Исцелился от ядовитого зелья! Видит Бог, — истину молвлю!

Слёзы наворачиваются на глаза у стариков. Женщины крестятся рыдая. Мужики сжимают кулаки, но уже не от злобы, а от потрясения.

— Благодарю вас, чада мои! — Алексей кланяется толпе, низко, по-царски. — Благодарю за вашу любовь! За ревность вашу! Вы избавили землю русскую от змия лютого!

В толпе начинается всхлипы. Кто-то падает на колени. Потом ещё один. И ещё. Волна покаяния и экстаза прокатывается по площади. Люди падают ниц, рыдают от счастья и ужаса перед явленным чудом.

— Но ныне! — голос пастыря вновь крепнет, становясь повелительным. — Ныне Бог повелел мне даровать вам, православным, истинную свободу и счастье! Не для бояр одних! Для всех! Для каждого, кто трудится и молится на земле русской!

Теперь не бунтующая масса, а паства стоит перед ним и внимает смиренно. Они верят каждому слову. Он — Пастырь. Его спас Бог! Он говорит волю Божью!

— Посвящу жизнь мою ради вас! Ради Руси! — Алексей бьёт себя кулаком в грудь. — Клянусь пред Господом и вами! Зло будет истреблено! Правда восторжествует! Следуйте за мной! Верьте мне!

Рёв толпы — уже не яростный, а восторженный, исступлённый — потрясает воздух.

«Пастырь! Царь-батюшка! За пастырем!» — раздаются крики повсюду.

Люди плачут, обнимают, целуют землю. Скажет пастырь идти за ним в огонь и воду, — пойдут сейчас, сию минуту же! Весть о чудесном спасении царя и его слова разлетаются из Кремля как благодатный дождь, гася пожар бунта по всей Москве. Грабежи стихают. Люди выходят из домов, крестятся в сторону Кремля и плачут от умиления.

Пока Алексей Михайлович говорит с народом, пока толпа рыдает от счастья и веры, в другом конце города происходит событие, о котором не кричат…

К богатой усадьбе Никиты Ивановича Романова, где всего час назад кипели страсти заговора, подъезжает отряд. Не шумная толпа, не конные наёмники. Пять десятков бойцов в тёмных, без опознавательных знаков кафтанах движутся быстро, слаженно и без лишних слов. Лишь один человек из них кажется знакомым — это Богдан Матвеевич Хитрово из приказа Внутренней Безопасности.

Охрана у ворот усадьбы малочисленна. Почти все ушли штурмовать имения Морозова. Мгновение — и хитровские ребята врываются во двор. Ещё пара минут и несколько вооружённых холопов падают под быстрыми ударами бойцов приказа.

Внутри дома, в большой горнице, за столом, уставленным недопитым вином и недоеденными яствами, сидят человек пятнадцать: бояре, окольничие, крупные дворяне. Они уже знают о смерти Морозова, слышали крики из Кремля и теперь шокировано обсуждают произошедшее.

Когда двери с грохотом распахиваются и в комнату вваливаются люди Хитрово, заговорщики вскакивают.

— Что за безобразие⁈ — пытается рявкнуть Романов, но его голос дрожит. — Кто вы такие? Как вы смеете⁈

— По государеву указу, — холодным, металлическим голосом произносит Богдан Матвеевич. — Все присутствующие арестованы по обвинению в государственной измене, смуте и организации бунта.

Бояре белеют как полотно, кто-то пытается оправдаться. Всех вяжут и выводят. Связанный Никита Романов, выйдя из дому, видит повсюду людей Хитрово, видит Москву в дыму и слышит уже не яростные, а ликующие крики со стороны Кремля…