Император Пограничья 12 - Евгений И. Астахов

— Которая продаёт лучше любых выдумок, — добавила Ярослава.

Полина светилась от счастья:

— Это будет потрясающая реклама! Спасибо всем!

Скальд недовольно каркнул:

«А меня даже не сняли! Где справедливость?»

«В следующий раз», — пообещал я.

«Следующий раз будет стоить дороже!» — предупредил ворон и улетел, ворча что-то о скупых хозяевах и недооценённых талантах.

Градский собирал оборудование, бормоча о «новом направлении в рекламном искусстве» и «синтезе реальности и мистики». Дружинники разошлись по своим делам, переговариваясь и посмеиваясь над утренним представлением.

— Неплохо получилось, — призналась Ярослава, подходя ко мне. — Без излишеств, но убедительно.

— Главное — эффективно, — ответил я.

Белозёрова уже строила планы:

— Запустим ролик через Эфирнет, купим рекламный блок в какой-нибудь программе!.. Люди должны знать — у нас есть оружие против настоящего зла!

Режиссёр пожал мне руку на прощание:

— Знаете, маркграф, я приехал снимать героическую драму, а получилось… — Градский театрально взмахнул рукой, — нечто между авангардом и документалистикой! В Бастионах за такое экспериментальное искусство платят втройне! Вы случайно не планируете ещё Кощеев убивать? Я бы целый цикл снял — «Хроники некротического следа» или что-то в этом духе.

— Обязательно, — мрачно отозвался я.

* * *

Прошло две недели с того первого визита к Анфисе. Гаврила сидел на берегу речки за острогом, методично чистя штуцер. Руки двигались привычно, механически — разобрать, протереть, смазать, собрать. Раньше это занятие помогало унять дрожь в пальцах, теперь же просто успокаивало мысли.

Солнце клонилось к закату, окрашивая воду в медные тона. Где-то за спиной раздались лёгкие шаги. Парень не обернулся — за это время научился узнавать походку Анфисы. Тихая, почти неслышная, будто девушка боялась потревожить землю.

— Опять с оружием возишься, — мягко упрекнула она, опускаясь рядом на траву. — Ты же не на дежурстве сегодня.

— Привычка, — Гаврила пожал плечами, но отложил штуцер в сторону. — Раньше помогало… когда накрывало. Сосредоточишься на чистке, и вроде легче становится.

Анфиса кивнула, подтянув колени к груди. В её карих глазах не было ни жалости, ни осуждения — только понимание. За эту неделю парень успел оценить это качество. Девушка никогда не смотрела на него как на сломанного, не пыталась излишне опекать. Просто была рядом.

— Как спал сегодня? — спросила она, срывая травинку.

— Лучше. Только один раз проснулся, — признался Гаврила. — И то не от кошмара, а потому что Михаил храпел как медведь. Пришлось подушкой в него запустить.

В дни дежурства бойцы спали в общих казармах, а не по домам — так можно было быстрее собраться в случае тревоги. Гаврилу пока освободили от несения службы, но всё равно приходил в казармы, не желая отрываться от братства.

Эмпат тихо рассмеялась. Смех у неё был особенный — негромкий, но искренний, от которого на душе становилось теплее.

— А вчера на тренировке как? Борис говорил, ты снова всех обошёл в стрельбе.

— Борис преувеличивает, — Гаврила потёр шею, смущаясь. — Просто… не знаю, как объяснить. После того, как ты начала со мной работать, руки перестали дрожать. Прицеливаюсь — и никаких вспышек перед глазами. Только мишень.

Он помолчал, подбирая слова:

— Раньше казалось, что страх сидит где-то внутри, как заноза. Дёргает, не даёт покоя. А теперь… он всё ещё есть, но словно на расстоянии. Я знаю о нём, помню, но он больше не управляет мной.

— Это хороший знак, — кивнула Анфиса. — Значит, душа начинает исцеляться. Как рана — сначала болит нестерпимо, потом ноет, а после остаётся только шрам. И шрам этот — не слабость, а память о том, что ты выжил.

Гаврила повернулся к ней, разглядывая тонкий профиль на фоне заката. Тёмные круги под глазами девушки стали менее заметными — он настоял, чтобы она больше отдыхала между сеансами с пациентами.

— Знаешь, что странно? — произнёс он задумчиво. — Раньше я думал, что если встречу девушку, то должен буду казаться сильным. Непробиваемым таким воином. А с тобой… с тобой я могу быть собой. Со всеми страхами, сомнениями. И ты не смотришь на меня как на труса.

— Потому что ты не трус, — Анфиса повернулась к нему. — Трус бы не пришёл сюда. Не стал бы говорить о своих страхах. Я же чувствую, что происходит у тебя внутри во время наших сеансов. Это тяжело — каждый раз заново проживать то, что хочется забыть, но ты продолжаешь бороться. А это главное.

Она протянула руку, накрыв его ладонь своей. От прикосновения по коже пробежало знакомое тепло — не магия, просто близость человека, который понимает и принимает.

— Помнишь, ты рассказывал про мины? — тихо спросила девушка. — Про невидимую смерть под ногами?

Гаврила напрягся, но кивнул. Воспоминание всё ещё тревожило, но уже не вызывало прежней паники.

— Так вот, я думала об этом, — продолжила Анфиса. — Мины страшны, потому что их не видно. Но воевода же их обезвредил, да? Вы даже не дошли до них. И всё равно страх остался. Потому что дело не в самих минах, а в мысли — что опасность может быть где угодно, невидимая. Но ты же не заперся в четырёх стенах, и всё равно каждый день встаёшь, идёшь на тренировки, живёшь дальше. Это много значит.

Парень перевернул ладонь, переплетая пальцы с её. Девушка не отстранилась, только чуть покраснела.

— Хочешь знать, что мне действительно помогает? — спросил Гаврила, глядя на их сплетённые руки. — Не только твоя магия. А то, что у меня теперь есть к кому возвращаться живым. Раньше я дрался, потому что так надо было. Защищать острог, выполнять приказы. А теперь… теперь я знаю, что меня кто-то ждёт.

Анфиса молчала, но её пальцы чуть сжались, и по щекам ещё сильнее разлился румянец. Гаврила набрался храбрости и продолжил:

— Вчера ночью мне снился не кошмар. Впервые за месяцы. Снилось, как мы с тобой гуляем по летнему лугу. Никакой войны, никаких Бездушных. Только мы вдвоём и полевые цветы до горизонта.

— Красивый сон, — прошептала девушка.

— Ага. И знаешь что? Я проснулся и подумал — а ведь это возможно. Не сейчас, может, не завтра, но когда-нибудь. Когда закончится эта война с тварями. Мы могли бы… то есть, если ты захочешь…

Он запутался в словах, покраснел. Анфиса