Товарищ «Чума» 12 - lanpirot
— Твою мать! — выругался я, но мой голос предательски сорвался.
Каин, приняв свою истинную, ужасающую форму, уже стоял в боевой стойке, его когти были обнажены, а в глазах пылала холодная ярость древнего и потустороннего хищника. Матиас тоже сгруппировался, готовый трансформироваться. Фролов отступил ко мне и отцу Евлампию, держа «шмайсер» наизготовку.
И тут раздался голос священника. Тихий, но пронизывающий до костей, наполненный такой верой, от которой по коже побежали мурашки.
— Отойдите от меня… Все! И держитесь за спиной, особенно тёмные…
Ну, под тёмными он имел ввиду меня и упырей. Мы инстинктивно отпрянули. Отец Евлампий стоял, опираясь на плечо Фролова, позабыв про боль и усталость. Его грузная фигура выпрямилась, расправив плечи, будто невидимая рука сняла с него груз прожитых лет и усталость. Он поднял крест, и тот засветился изнутри — не отраженным огнем пожарища, все еще полыхавшего неподалёку, а своим, чистым, ослепительно-белым сиянием.
— Не вам, исчадия Тьмы, попирать творение Господне! — Его голос гремел, и в нем уже не слышалась слабость изможденного человека. — Я повелеваю вам во имя Отца, и Сына, и Святого Духа — возвратиться в прах, от коего вы пришли!
Это не было похоже на обычную молитву — это было похоже на приказ. Благодать хлынула из священника волной, слепящим светом и оглушительным звоном, что был громче любого взрыва.
Божественный свет коснулся первого поднявшегося мертвеца, и тот не просто упал — он рассыпался, превратившись в облачко серого праха. За ним второй, третий… Волна святого огня покатилась по окрестностям, беззвучная и всесокрушающая. Она попросту стирала нежить. Мертвецы, едва успев подняться, обращались в прах.
Главным для нас стало тоже не попасть под этот удар. Я до сих пор помнил это «удовольствие», но на тот момент «концентрация» Благодати была куда как меньше. А сейчас это был настоящий океан Божественной силы, затопившей всю округу. Это длилось меньше минуты. Когда свет угас, отец Евлампий тяжело рухнул на колени, крест выпал из его ослабевшей руки. Он дышал прерывисто и тяжело, как человек, отдавший все свои силы до последней капли.
Я подбежал к батюшке и подхватил его под руку, чтобы он не упал лицом в пепел. Но едва я прикоснулся к нему, как мою руку обожгло. Священник настолько «пропитался» излучаемой Благодатью, что она подействовала на меня, даже после того, как он прекратил её испускать. Хорошо, что священника с другой стороны подхватил Фролов, иначе мне бы основательно сожгло ладонь. А так лишь немного опалило — я вовремя успел её одёрнуть.
— Ты как, святой отец? — спросил я.
Священник медленно поднял на меня взгляд. Его глаза снова были потухшими, усталыми, но в них читалось горькое удовлетворение тем, что он сейчас сделал.
— Сосуд… выдержал… — прошептал он, и губы его тронула слабая улыбка.
А в следующее мгновением он потерял сознание. Но он был жив. А зарождающие «личинки» ходячих были уничтожены. Воздух гудел от остаточной энергии и пах озоном и святостью, смешанной с запахом пепла и сожженной плоти. Прах, оставшийся от уничтоженных тел, теперь медленно оседал на землю, словно грязный снег.
Священник очнулся через несколько часов, но еще до темноты. Мы уже успели перенести его подальше от этого проклятого места, нашли полуразрушенный, но целый сарай на окраине сгоревшей деревни. Воздух внутри все еще пах гарью и пылью, но хотя бы не смертью.
Первым делом отец Евлампий попросил воды. Фролов поднес к его губам свою флягу, и священник сделал несколько жадных глотков, будто не пил неделю.
— Жив, батюшка? — спросил я, присев на корточки рядом. Моя обожженная ладонь ныла и плохо заживала, но я старался не подавать вида.
— Жив… хвала Господу! — Голос его был тихим и хриплым. Он медленно сел, опираясь на руку, и окинул нас взглядом. — Что там было? — спросил отец Евлампий. — Всех зачистил?
— Дочиста! — ответил за всех Фролов, чистя затвор своего «шмайсера». — Ни одной твари не осталось!
На лице священника мелькнуло что-то вроде облегчения. Он кивнул, потом перекрестился, шепча короткую благодарственную молитву.
— Надо двигаться, товарищи! — напомнил нам капитан госбезопасности. — Мы и так здесь задержались. Москва не ждет. Нужно срочно донести товарищу Сталину обо всём, чему мы стали свидетелями!
С этим никто спорить не стал — информация действительно было архиважной. Мы молча собрались. Выглядели, как группа выживших после какой-нибудь катастрофы: изможденные, в грязи и копоти. Но — живые, и в наших глазах до сих пор светился огонёк некоего безумия.
Фролов помог отцу Евлампию встать. Прикоснуться к святому отцу больше никто не решился — ожог на моей руке был лучшим доказательством, что упырям и мне сильно не поздоровится. Батюшка пошатывался, но мог идти сам, опираясь на найденную в сарае палку.
Мы вышли на дорогу. Вернее, на то, что от нее осталось. Вечер был серым и холодным, туман стелился по низинам, скрывая ужасы войны и выжженную землю. Я шел рядом с Каином. Впереди Фролов прокладывал дорогу, обходя воронки и завалы. Отец Евлампий шел следом, упрямо переставляя ноги и что-то бубня себе под нос. Может, молитву, а может, просто ругался на свою немощность. Мы шли молча, перекатывая в своих головах тяжелые неподъёмные мысли.
Туман сгущался с каждой минутой, обволакивая нас, как мертвая пелена. Даже звуки шагов заглушились им — казалось, сама земля затаила дыхание, ожидая чего-то. Я то и дело оглядывался назад, в сторону того проклятого места, всё еще не веря, что нам (вернее, священнику) удалось выжечь всю фашистскую погань. Но нас никто не преследовал. Только тишина. Зловещая и густая, как сладкая приторная патока.
— Ты думаешь, это всё? — тихо спросил капитан, поравнявшись со мной. Его голос был едва слышен в сыром и промозглом тумане.
— Нет, — ответил я без колебаний. — Это только начало. Вилигут не стал бы тратить такие силы на обычную диверсию. Это был пробный запуск — «обкатка» новой колдовской технологии… А теперь, когда он знает, что она работает… — Я не договорил. Да это было и не нужно — Лазарь Селивёрстович и
