Ленька-карьерист (СИ) - Коллингвуд Виктор

Лето 1928 года принесло в Москву не только истомную асфальтовую духоту, но и ветер перемен из-за кремлевской стены. Июльский Пленум ЦК, подобный подземному толчку, проложил глубокую трещину в монолитном партийном руководстве, которое еще недавно, после разгрома левой оппозиции, казалось вполне себе незыблемым. Вчерашние соратники, Сталин и Бухарин, оказались на противоположных позициях, и гулкое эхо их противостояния докатилось до самых низовых ячеек, всколыхнув, в числе прочего, и наше МВТУ.

Информация просачивалась к нам дозированно, обрывками, в виде редакционных статей «Правды» и политических пересказов выступлений на закрытых партактивах. Но суть раскола была предельно ясной. Бухарин, «любимец партии» и главный теоретик, настаивал на сохранении НЭПа, мировом «врастании кулака в социализм» посредством сотрудничества, на стимулировании добровольной крестьянской кооперации. Его аргументация была, в общем, логична: нельзя резать курицу, несущую пусть не золотые, но все же вполне пригодные к реализации яйца. Сталин же, вооружившись суровым тезисом об усилении классовой борьбы по мере нашего продвижения к социализму, настаивал на чрезвычайщине. Прошлогодний кризис хлебозаготовок, когда деревня недодала жизненно важные миллионы пудов хлеба, стал его главным, неопровержимым козырем. Частник, кулак, саботирует строительство новой жизни, держит пролетарское государство за горло костлявой рукой голода. Поэтому нужна тотальная коллективизация, создание крупных, управляемых из центра хозяйств, которые станут надежными источниками зерна и проводником партийной воли в деревне.

Этот спор разделил многих, в том числе и нашу партийную организацию. В курилках, в аудиториях вспыхивали яростные, до хрипоты споры.

Самые ожесточенные баталии, правда, разворачивались в стенах парткома, в большой комнате с неизменным графином мутной воды на длинном, покрытом выцветшим красным сукном столе. Здесь, под строгим, испытующим взглядом Ленина с портрета, слова были не просто звуками, а оружием.

— Николай Иванович впал в опасное заблуждение, товарищи, — говорил Бочаров своим ровным, бесцветным голосом. Он никогда не кричал, но каждое его слово ложилось на стол тяжело, как чугунная заготовка. — Он смотрит на деревню из своего кабинета, видит цифры, балансы, таблицу. А мы видим реальность: кулацкие ямы, полные гниющего зерна и пустые полки в городских булочных. Партия не может быть заложницей мелкобуржуазной стихии: индустриализация требует хлеба, хлеб может дать только крупное, коллективное, механизированное хозяйство.

Ему страстно оппонировал профессор Алферов, старый большевик, еще с дореволюционным стажем, как их немного презрительно называли, «старая партийная борода». Алферов, действительно имевший бородку клинышком и ходивший в пенсне на черном шнурке, преподавал у нас политэкономию. Он принадлежал к той породе интеллигентов, которые искренне верили в гуманистический, а не казарменный идеал социализма.

— Но какой ценой, Николай Пахомович! Какой ценой! — восклицал он, и его пенсне подрагивало. — Владимир Ильич в своих последних работах черным по белому писал о кооперации как о столбовой, главной дороге к социализму для крестьянства! О добровольности, постепенности! А мы сейчас, по сути, возвращаемся к методам военного коммунизма, которые едва не погубили республику, что привели к антоновщине и Кронштадту! Мы хотим сломать крестьянина через колено, разрушить ту самую смычку города и деревни, о которой так пекся товарищ Ленин! Это приведет к катастрофе, к разгрому и отчуждению крестьянства!

— Это и есть усиление классовой борьбы, профессор! — мрачно отвечал Бочаров. — Вы боитесь обидеть кулака, а рабочего вам не жалко? Пока вы цитируете статьи семилетней давности, враг уже точит нож! Правый уклон — это и есть капитуляция перед кулачеством! Вы забыли лозунг Бухарина «Обогащайтесь!»? Он призывал обогащаться тех, кто сегодня прячет от нас хлеб! В начале НЭПа, может быть, и стоило так говорить, но сегодня такие лозунги — это предательство дела Октября!

Я сидел и слушал, и во мне боролись два человека. Один из двадцать первого века знал о грядущем голоде, о миллионах сломанных судеб, о трагедии раскулачивания. Конечно, профессор Алферов был совершенно прав. Но с другой стороны, я-то понимал, что в этом споре победит Сталин. Спорить с генеральной линией партии — равносильно политическому самоубийству. Надо было как-то извернуться, да так, чтобы самому не свернуть шею.

На одном из таких собраний, когда атмосфера накалилась до предела, Бочаров дал мне слово. В комнате стало тихо. Все знали о моей работе в КБ, о проекте ДИП.

Я встал, чувствуя на себе десятки взглядов — выжидающих, дружелюбных, любопытных.

— Товарищи, — начал я спокойно, — я не теоретик и не возьмусь судить о высоких материях, которые решает Центральный Комитет. Наша партийная ячейка — боевой отряд на конкретном участке фронта. И наша задача — не обсуждать приказы, а правильный способ их выполнения. И товарищ Сталин, и товарищ Бухарин, и уважаемый профессор Алферов, и другие товарищи говорят, по сути, об одном: о путях построения социализма. Но мне, как инженеру, кажется, что в пылу спора мы упускаем главное.

Я сделал паузу.

— Мы спорим, как убедить или заставить крестьянина отдать хлеб. А я хочу спросить: чем он этот хлеб должен вырастить? Деревянной сохой, которой пахали еще при Мономахе? Профессор Алферов говорит об экономической заинтересованности. А что может быть убедительнее для мужика, чем трактор «Фордзон», который за световой день вспашет столько, сколько он со своей клячей за неделю не осилит? Партия требует борьбы за хлеб. Так дайте же нашей армии хлеборобов надежное оружие!

Я повернулся к профессору:

— Вы правы, нельзя ломать крестьянина. Его можно и нужно переубедить. И тогда он сам пойдет в колхоз, а не из-под палки, потому что в одиночку бережно и эффективно использовать трактор, сеялку, молотилку ему будет не по силам. Коллективизация станет для него не кабалой, а единственно возможным способом приобщиться к цивилизации, к будущему.

Потом я посмотрел на «сталинцев»:

— И вы правы. Идет битва. Но главный наш враг в этом бою — не только «кулаки», а прежде всего — вековая техническая отсталость прежней России. Колхоз без машинно-тракторной станции — это узаконенная нищета в складчину. Это не шаг вперед.

Я чувствовал, как изменился воздух в комнате. Спор из раскаленной идеологической сферы переместился в холодную и простую технику.

— Товарищи, мы здесь — «технари». Наша задача, задача «бауманцев», коммунистов-инженеров, — я сделал ударение на слове «инженеров», — это наполнить схоластические споры стальной аргументацией. Дать стране трактор, комбайн, сеялку. Мы в нашем КБ сейчас бьемся над созданием серии универсальных агрегатных станков — серии ДИП. «Догнать и перегнать». Эти станки должны производить другие станки, двигатели, автомашины, тракторы. Вот наш ответ — практика социалистического строительства! Не лозунгами, а металлом! Не цитатами, а чертежами! Мы должны сделать коллективизацию не просто политически желательной, а прежде всего — целесообразной и выгодной для крестьян. Вот где проходит наш фронт, товарищи. На кульманах и у станков!

Я сел, чувствуя себя отъявленным демагогом. Ну а что? Я не выступаю против генеральной линии. В то же время и «головокружение от успехов» мне не пришьешь.

Даже профессор Алферов задумчиво изменился, признавая железную логику. Парторг Бочаров посмотрел на меня с новым, неподдельным уважением.

Вечером, когда мы с Бочаровым остались вдвоем, он, разбирая бумаги, не глядя, сказал:

— Правильно поступил, Брежнев. Очень правильно. Превратил теоретический спор в производственную задачу. Это и есть — ленинизм сегодня! Работай. Стране сейчас нужны не разговоры, а инженеры. Мы не запрашиваем цитаты, а за станки.

Эта история имела продолжение. Когда осень обрушила на Москву пронизывающий до самых костей ветер, я, благодаря содействию Бочарова, получил заветный пропуск в святую святых — в Свердловский зал Большого Кремлевского Дворца, где проходил ноябрьский Пленум ЦК. Я был «зрителем», допущенным на галерею зала без права голоса, одним из сотен приглашенных партактивистов.