Ленька-карьерист (СИ) - Коллингвуд Виктор
— Ты не понял главного, Семен. Ты не просто с ушлым лавочником и парой урок столкнулся. Ты стал свидетелем, как заканчивается целая эпоха.
Сенька непонимающе уставился на меня.
— В каком это смысле?
— А в самом прямом. Кончилось их время! Это уже не частный случай, это система. Идет планерное удушение нэпманов. Налоги такие, что честному частнику не продохнуть. Законы такие, что любой шаг в сторону — и ты уже на лесоповале. Все, НЭПу кранты, скоро само это слово «нэпман» останется только в старых подшивках «Крокодил» да в протоколах ОГПУ.
Конечно, я и так знал, что НЭП к началу 30-х годов будет прикрыт за ненадобностью. Но теперь, работая с Бочаровым, я воочию увидел, почему это произошло. Если коротко — слишком уж много они воровали. Не отданные государству кредиты, мошенничество на сделках с государственными предприятиями, уклонение от налогов… и вот такие вот Ефимы Рафаиловичи среди нэпманов — считай, каждый первый. Неудивительно, что у партийного руководства, и так с неодобрением поглядывавшего на частника, в конце концов кончилось терпение!
— Государство, Сенька, скоро станет монополистом, во всем: в торговле, в производстве, и, судя по всему, даже в сельском хозяйстве. И в этой новой конструкции такие, как этот твой Фима, найдут себе место только под плинтусом, а его дружки-громилы отправятся строить Беломорканал.
— Чего строить? — не понял Семен.
— Не важно, — спохватившись, торопливо ответил я. — Ты, главное, вот что пойми: будущее — за инженерами, конструкторами, организаторами, за теми, кто плавит сталь и рисует чертежи. Спекулянтам там не место. Так что твой синяк, считай, это боевая отметина, знак отличия, полученный в последнем бою с частным личным укладом. Можешь гордиться!
— Так может, отметим? — подмигнул Сенька, доставая из-за пазухи бутылку рябиновой настойки.
— Надо бы, да некогда — видишь, чертеж надо доделать. Иди, лечи свой боевой орден. И на сопромат завтра, чтобы без опозданий!
* * *О Сенькиной истории в курилках и коридорах училища зубоскалили еще добрую неделю, но затем жизнь вновь вошла в привычную колею. Наше конструкторское бюро работало не покладая рук: каждый вечер под висящими на шнурах низкими лампами, бросавшими на кульманы резкие, безжалостные круги света, склонялись десятки голов. Шелест ватмана, тонкий, нервный скрип грифеля о бумагу, споры о нюансах перевода дюймовых размеров в метрические — эта рабочая какофония была для меня и многих других студентов натуральной обыденностью. Мы, как хирурги, вскрывали стальное нутро швейцарских и американских станков, угадывая чужую, холодную мысль, силясь нащупать ее логику, и описать в чертеже.
В один из таких вечеров ко мне подошел Владимир Дикушин.
Он был, пожалуй, самой яркой звездой в нашем маленьком конструкторском созвездии. Невысокий, крепко сбитый, с вечно насупленными светлыми бровями и цепким, въедливым взглядом инженера, он сразу же стал вожаком группы, бившейся над самой неблагодарной практикой — упрощением иноземных конструкций. Для него не существовало авторитетов; на любой, самый хваленый «Цицинатти» или «Кольб», он смотрел с прищуром мастерового, оценивающего слишком мудреную машину: «Изящно, спору нет. А ну как в цеху накроется? Где на нее нутрянку сыскать?»
И вот он подошел ко мне с самым мрачным видом и положил на кульман два листа ватмана: шпиндельную бабку от токарного станка «Вандерер» и почти такой же узел от вертикально-фрезерного «Лоёве».
— Леонид, взгляни-ка, — самым ехидным голосом произнес он. — Вот два одинаковых по сути агрегата. Задача одна, а исполнение… словно два упрямых барана на мосту сошлись. У одного привод ременный, у другого — через «гитару». Корпуса разные, фланцы не совпадают, подшипники разные. Плюс, один в дюймовой, другой — в метрической системе. Каждый норовит по-своему извернуться! Мы просто тонем в этом разнообразии!
Он обвел рукой помещение, иллюстрируя свою мысль. Это был настоящий анатомический театр станков, целый пантеон капризных иноземных аппаратов, который мы пытались понять.
— Я думал, мы возьмем их машины, вытряхнем из нее все лишнее, удешевим и запустим в серию, — продолжал он, — а на деле выходит черти что! По сорок раз одно и то же переписываем. Упрощая один узел, мы рвем всю кинематическую цепь. Пытаясь скопировать в лоб, упираемся в наши заводы, в наш штат, где о сотых долях миллиметра читали только в книжках. Это путешествие по кругу, Леонид. Мы завязли в мелочах, а нужно ломать сам подход.
Привлеченный страстным тоном Дикушина, подошел Александр Владизиевский. Саша был старше нас, уже почти готовый инженер, серьезный, немного медлительный, с лицом мыслителя и рабочими руками. Он специализировался на автоматизации, на том, о чем мы пока только мечтали, — на поточных линиях.
— Что за шум, Володя? Опять с американцами воюешь? — спросил он с мягкой усмешкой.
Дикушин обернулся, глубоко набрал в грудь воздух и, понизив голос так, что его слышали только мы втроем, выпалил:
— Я предлагаю перестать заниматься ерундой. Мы просто тонем в этом копировании, когда могли бы заниматься более полезным делом. Нам нужен новый тип станка, который можно создать из стандартных агрегатов!
Он схватил огрызок карандаша и на чистом обороте начал быстро, размашисто рисовать.
— Вот! — он ткнул в сторону. — Это — силовая головка. Готовый, законченный узел. Подшипники, привод — все стандартное. Сделаем три типоразмера: малую, среднюю, большую. Вот, — рядом появился другой рисунок, — это стол. Тоже стандартный. Вот — механизм подачи. А тут, — появилась жирная, массивная фигура внизу, — станина. Литая, тяжелая, простая. А теперь… фокус!
Его карандаш запорхал над листом, соединяя фигуры.
— Ставим одну головку на станину, прилаживаем стол — получаем простой сверлильный станок. Ставим две головки друг против друга — двухсторонний агрегат для обработки картера трактора. Поворачиваем их под углом, крепим поворотный стол — и вот тебе машина для корпуса авиамотора! Понимаешь? Это как конструктор! Мы должны создать не станки, а набор универсальных узлов — «агрегатов»! Из этих кубиков мы сможем собрать что угодно, под любую деталь!
Он замолчал, глядя на нас горящими глазами. Владизиевский задумчиво потер подбородок.
— Идея красивая, Володя. Вот только с «допусками и посадками» будет беда. Чтобы один твой «агрегат» без подгонки и шабрения вставал на другое место, нужна такая точность, какую у нас и на оборонных заводах не сыщешь. Это не просто чертежи, это целая новая культура производства.
Дикушин с жаром возражал Владизиевскому, и пока они спорили, я, можно сказать, наслаждался моментом. Только что на моих глазах родилась идея агрегатного станка — очень высокопроизводительной и, в общем-то, правильной штуки.
— Отличная идея! — наконец, вмешался я в спор. — Я уж и сам об этом думал — кроме копирования, нам нужна еще и стандартизация, чтобы по сорок раз не изобретать велосипед и не перерисовывать аналогичные детали. А то, что требуется точность и взаимозаменяемость — так это ничего страшного! Только представьте: не нужно строить десять разных заводов для сотен типов станков. Во всех станках — стандартные шестерни, подшипники, двигатели, приборы управления. Возьмем у капиталистов все лучшее, а лишнее — отбросим! И вот что — для того, чтобы представить начальству «товар лицом», нужно хорошее название Как ты тогда говорил — «догоним и перегоним?» ДИП? Ну вот и отлично — будут станки линейки «ДИП»!
Все аж замолчали, захваченные грандиозностью перспектив. Стать ведущей конторой по станкостроению в СССР, определяющей конструктив большей части отечественного металлорежущего оборудования — это надо было осмыслить!
— Так, — я крепко хлопнул ладонью по столу, сгоняя с чертежей графитовую пыль. — Разговоры в сторону. Дикушин, с тебя— конструктив. Собирай группу, бери самых толковых. Владизиевский, за тобой — технология. Думай, как агрегаты делать массово и с наибольшей эффективностью. Как настроить контроль, какие нужны калибры, какая оснастка. Вам нужен отдельный кабинет? Будет. Доступ в мастерские без очереди? Обеспечу! Разрабатывайте эскизные проекты на три-четыре базовых узла. Как только на бумаге у вас будет первый рабочий прототип, который можно будет защитить перед самым въедливым профессором — сразу ко мне. Пойдем с ним вместе, в самые высокие инстанции!
