Ленька-карьерист (СИ) - Коллингвуд Виктор

— Ты пойми, там нет последних мест. Каждая должность, каждое место — это чья-то сфера, где переплетаются разнообразные интересы. Ты можешь, сам того не ведая, претендовать на вакансию, которая уже обещана сыну какого-нибудь старого большевика или протеже влиятельного члена ЦК. И тогда тебя начнут тихо, методично топить. Завалят бумажной работой, подсунут документ с ошибкой, подстроят так, будто ты сочувствуешь оппозиции. Затем нашепчут руководству о твоей некомпетентности, склонности к «уклонам», или еще чего-нибудь. И даже поддержка товарища Сталина не всегда помогает — он высоко, а эти щуки плавают рядом с тобой. Будут капать ему на мозги постоянно, и в конце концов товарищ Сталин в тебе разочаруется. Потом они тебя съедят, и он даже не заметит.

Слова Бочарова подействовали, как ушат холодной воды. Конечно, я имел представление о политической борьбе на уровне Сталина и Бухарина, и безошибочно знал, на кого ставить, но совершенно не имел сведений про эту подковерную, ежедневную войну за место под солнцем.

— И что же делать, товарищ Бочаров? — спросил я.

— Действовать нужно, — задумчиво протянул Бочаров, барабаня пальцами по столешнице, — но аккуратно и с умом. Вслепую туда лезть нельзя. У меня остались старые связи в аппарате ЦК. Дай время — нужно прощупать почву. Поговорю с людьми, выясню, какая сейчас обстановка в Оргбюро, есть ли там вакансия, которая ни за кем не «закреплена». Узнаю, кто там сейчас заправляет, кто в силе, кто идет под откос, кто с кем против кого дружит, и потом дам тебе расклад. И ты будешь хоть немного ориентироваться, знать, с кем можно дружить, а кого следует обходить десятой дорогой. Только смотри — пока никаких телодвижений помимо меня не совершай! Надо все разведать и действовать наверняка.

Закурив, парторг посмотрел мне прямо в глаза, и во взгляде его таилась невысказанная, потаенная мысль: ты, Брежнев, мне, я — тебе. С его стороны это явно было не просто бескорыстное предложение помощи, нет: это была инвестиция, вложение и в мое, и в свое будущее. Он поставил на меня, и в будущем ожидал ответной благодарности. Так складываются советские кланы. Без них успешная карьера невозможна, но в будущем они станут одним из тех самых камней, что утопят Советский Союз.

— Спасибо, Николай Пахомович, — сказал я искренне, чувствуя огромную благодарность. — Я понимаю, чем вы рискуете ради меня. И я этого не забуду. Если все получится, вы всегда сможете на меня положиться.

Это была не просто благодарность. Это было обещание. Клятва верности в этой новой, непонятной мне игре.

Бочаров чуть заметно, удовлетворенно кивнул, и в его глазах я увидел блеск опытного игрока, который только что сделал многообещающую ставку.

— Хорошо, — сказал он уже своим обычным, деловым тоном. — Заявление пока не пиши. Жди моего сигнала. Учебу не запускай: диплом инженера тебе еще пригодится. В нашем деле крепкий тыл никогда не помешает.

Я вышел из парткома со спокойной душой. Теперь у меня был не только могущественный покровитель где-то в недосягаемой вышине, но и опытный союзник здесь, рядом, под боком. И это могло стать решающим фактором успеха.

Слухи в стенах училища перемещались быстрее сквозняка, гуляющего по длинным коридорам. Я еще даже не написал заявления, а неясная тень моего возможного ухода уже легла на привычный уклад жизни. Первым, кто пришел ко мне с вопросом, был Егор Суздальцев, новый комсомольский секретарь.

Егор, хоть и пришел в «Бауманку» с рабфака, уже зарекомендовал себя как основательный и вдумчивый парень. Недавно он сменил на посту скомпрометировавшего себя Ланского и относился ко мне, косвенно сыгравшем в его судьбе столь заметную роль, с некоторым пиететом. И вот, он подошел ко мне после лекции.

— Леонид, разговор есть, — без предисловий начал он, пока я складывал конспекты в потертый портфель. — Отойдем в сторонку?

Во взгляде его читалась неподдельная тревога.

— Хорошо, только недолго, куча дел еще на сегодня! — согласился я, и мы отошли к окну в конце коридора.

— Слухи идут, что ты на повышение уходишь, в ЦК. Это правда?

— Слухи, Егор, на то и слухи, — уклончиво ответил я. — Пока ничего не решено!

— Ну, дыма без огня не бывает, — нахмурился он. — Я не о том. Я о КБ. Ты его создал, ты его тянешь. А если ты уйдешь? Я справлюсь? Дикушин — гений, но он конструктор, а не организатор. Владизиевский — технолог. Там же все на твоем авторитете держится. Развалится все без тебя. И это же главное наше комсомольское дело, гордость всей ячейки!

Я видел, что он переживает искренне, не ради своего принципа, а ради общего дела. И это подкупило.

— Не развалится, — уверенно сказал я. — Наоборот, может вырасти в нечто большее. Я говорил с товарищами наверху… Есть идея на базе нашего КБ и «Красного пролетария» создать полноценный Экспериментальный научно-исследовательский институт металлорежущих станков.

При этих словах лицо Егора вытянулось. Перспектива его явно не обрадовала. Одно дело — руководить студенческим КБ, совсем другое — иметь дело с государственной махиной, с руководством завода, с маститыми инженерами.

— Институт? — переспросил он растерянно. — Так это же… меня там и на порог не пустят. Скажут, студент, иди учись.

И тут я понял, что передо мной потенциальный товарищ, союзник. Человек, которого можно и нужно привязать к себе с общими интересами. Примерно, как Бочаров — меня.

— А кто сказал, что тебя не пустят? — я положил ему руку на плечо. — Ты думаешь, в таком институте не будет своей партийной и комсомольской организации? Да там ячейка будет сильнее нашей! И ей понадобится секретарь. Толковый, проверенный, из рабочих, умеющий ладить с людьми. Такой, как ты. Если все получится, и я уйду наверх, как ты думаешь, кого я буду просить поставить на пост секретаря комсомола в этом новом институте? Мне там нужен будет свой, надежный человек.

Глаза у Суздальцева загорелись, тревога сменилась азартом. Он мгновенно оценил открывшуюся перспективу: из секретаря комсомола в вузе — в первых лицах ключевого промышленного НИИ.

— Так это… — начал он, но осёкся.

— Это значит, Егор, что нам нужно работать вместе, — закончил я за него. — Ты помогаешь мне здесь, чтобы все прошло гладко до моего ухода, а я потом тяну тебя за собой. Идет?

— Идет! — твердо ответил он, и мы обменялись крепким, рукопожатием.

Вернувшись в свою комнату, я впервые четко осознал, что начал формировать свою команду. Бочаров — сильный и опытный союзник, проводник в аппаратных лабиринтах; Егор Суздальцев — мой будущий фактотум в институте, честный и преданный исполнитель. В голову всплыл еще один образ — товарищ Мельников, секретарь горкома в Харькове. Человек, который поверил в меня тогда, после истории с письмами, и не отвернулся. Он засиделся в Харькове. Уверен, он будет на седьмом небе от счастья, если я помогу ему перебраться в Москву, на какую-нибудь ответственную должность в Наркомтяжпроме. Он будет обязан мне всем.

Бочаров, Суздальцев, Мельников… Состав моей будущей команды, моего клана вырисовывался все отчетливее. Игры на самом верху — опасны и сложны, и играть в них в одиночку было нельзя. Но все же интуитивно я чувствовал, что чисто «московской» команды будет для этого мало. Все эти люди — союзники по расчету, по общим интересам, по карьерным устремлениям. Мне же нужен был кто-то еще: люди, на кого можно безусловно положиться, чья верность не зависела от должностей и перспектив. Пришла пора вспомнить про старых друзей — Новикове и Грушевом.

Судьба Игната была мне неизвестна. Последний раз мы переписывались несколько лет назад с Коськой Грушевым — он собирался поступать в Днепропетровский университет и спрашивал совета, на какой факультет ему лучше идти. Про Игната он тогда написал, что тот работает на вновь запущенном Днепровском заводе, и тоже подумывает идти учиться. Так или иначе, оба парня показали себя толковыми и надежными друзьями, и могли бы стать частью моей будущей команды. Стоило их разыскать и возобновить дружбу, прерванную моим отъездом в Харьков. Надо написать по старому адресу: родители Кости наверняка сориентируют, где его искать!