Красавчик. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Спустился по ступеням, вдохнул полной грудью пропахший ароматом моря воздух. Отметил, что за деревьями в стороне пляжа на небе ещё алел закат. На фасаде жилого корпуса светились многочисленные окна. Уже зажглись фонари на аллее, которая убегала вдаль параллельно берегу. На площади около фонтана я встретил компанию молодых женщин. При виде меня они прервали разговор (будто вдруг позабыли, о чём беседовали), проводили меня любопытными взглядами. Подошвы кроссовок пружинили. Я зашагал по аллее уверенной походкой. Не оглядывался по сторонам — чувствовал изучавшие меня со спины женские взгляды.

Ночь ещё не окутала кусты и деревья покрывалом мрака. Но рядом с лампами фонарей уже копошились мошки и мотыльки. Стрекотали пробудившиеся цикады — их голоса вытеснили чириканье мелких птиц и крики чаек, дополняли звучавшую вдалеке музыку. На миг блеснули в свете ламп глаза ежа, выглянувшего из зарослей травы. Отдыхающие разных возрастов парами и большими компаниями (до десятка человек) двигались в том же направлении, что и я. Мы будто бы шли на звуки музыки, как те матросы из древнегреческих поэм, которые спешили к голосившим на волнах сиренам. Пахло морем и травой. Очарование вечера мне портила головная боль.

Музыка становилась всё громче. Боль в голове не утихала. Таблетка её днём лишь приглушила. Я уже не раз этим вечером помянул недобрым словом Александрова с его экспериментами. Дважды упрекнул себя за то, что повёлся на уговоры Аркадия. В очередной раз потёр пальцем правый висок, под которым сегодня находился главный источник боли. Невольно скривил губы, когда доносившаяся со стороны танцплощадки музыка стала громче. Я свернул на вымощенную крупной тротуарной плиткой дорожку, что вела вдоль деревянного забора к входу на пляж: к арке. Фонарей тут не было. Краски заката отсюда выглядели ярче.

Около арки я замедлил шаг: взглянул на разукрашенное в цвета заката море. Пена у берега сейчас походила на сугробы. Гребни пока невысоких волн блестели, точно покрытые ледяной коркой. Звёзды на небе ещё не появились — небо пока не почернело, а словно подрумянилось. Подрумянились и плывшие по небу перистые облака. Они будто бы загоняли в море зависшее в нерешительности у горизонта солнце. Я провёл взглядом по берегу — не увидел там людей. Отметил, что на пляже снова появились стены песчаной крепости: полуразрушенные, словно пережившие днём встречу с осадными орудиями.

— Сергей!

Моё имя прозвучало на фоне умиротворяющего шума морских волн и звуков музыки. Музыка доносилась из-за деревьев, со стороны освещённой аллеи. Я даже различил слова звучавшей там сейчас песни: «По переулкам бродит лето, солнце льётся прямо с крыш…» Бодрый ритм и мужской голос болью отозвались у меня в голове. Я снова прижал палец к виску, взглянул на видневшийся за деревьями изогнутый фонарь. Прислушался. «…Блестят обложками журналы, на них с восторгом смотришь ты…» — пропел за деревьями… кажется, Муслим Магомаев. Мне показалось, что слово «Сергей» прозвучало в тексте песни.

Понял, что ошибся, когда меня снова окликнули:

— Сергей, подожди!

Это был женский голос. Он пробудил на моих плечах стаи мурашек. Я замер, обернулся. Увидел, что меня догоняла женщина: стройная, наряженная в светлый сарафан, едва достававший ей до середины бёдер. Женщина придерживала рукой шляпку с загнутыми кверху полями и небольшим бантом, стучала по тротуарным плиткам каблуками босоножек. Я посмотрел на стройные ноги женщины, мазнул взглядом по талии и добрался до скрытого под тенью от шляпы лица. Улыбнулся. Потому что рассмотрел чуть заострённый подбородок и хорошо мне знакомое пятно-родинку под окрашенными красной помадой губами.

— Бежала за тобой, — сообщила Алёна. — В босоножках это нелегко.

Лебедева остановилась, запрокинула голову и посмотрела мне в лицо. Тень от шляпки приподнялась. Из-под неё выглянул кончик носа и скулы, блеснули глаза (сейчас они казались не голубыми, а почти чёрными).

— Издали тебя заметила, — сказала Алёна. — Крикнула, но ты меня не услышал.

Лебедева говорила тихо. При звуках её голоса я невольно ощутил себя котом, которого гладили по шерсти. Не сдержал довольную улыбку (мои губы предательски изогнулись) — лишь превратил её в вежливую и приветливую.

— Прекрасно выглядишь, — произнёс я. — Отличный наряд. Шляпка — просто супер.

Алёна усмехнулась.

— Шляпа мамина, — ответила она. — А босоножки и сарафан не годятся для танцев. Вечернее платье и туфли я с собой в пансионат не прихватила. Ехала сюда не за плясками и ночными свиданиями.

— Это хорошо, что нет вечернего платья, — сказал я. — Мой фрак тоже остался дома. Выбор был между джинсами и шортами, между кроссовками и пластмассовыми тапками. Белая футболка оказалась безальтернативной.

Я развёл руками — на моём запястье блеснул ремешок часов.

Лебедева покачала головой.

— Во фраке ты на местных танцах смотрелся бы презабавно. Не затерялся бы в толпе.

— Я и в джинсах не затеряюсь. Особенно в компании с тобой.

На Алёнино лицо снова опустилась тень.

— Сергей, я… не пойду на танцы, — сказала Лебедева.

Она поправила на плече бретельку сарафана, заглянула мне в глаза.

— Думала, что вообще сегодня с тобой больше не встречусь, — сказала Алёна. — Потом решила, что это было бы… некрасиво.

Она повела плечом и снова поймала скользнувшую в сторону бретельку, сдвинула её ближе к шее. Взглянула мимо меня на светивший за деревьями на аллее фонарь: в ту сторону, откуда доносилось пение Магомаева: «…И я иду к тебе навстречу, и я несу тебе цветы…» Я почувствовал: в моей голове снова ожила боль. Я только теперь сообразил, что не ощущал болевые уколы с того момента, когда услышал Алёнин голос. Но боль вернулась, едва только я вспомнил о танцах. Я надавил указательным пальцем на височную кость. Представил, как громко звучала музыка сейчас там: около танцплощадки.

— Молодец, что пришла, — сказал я. — Танцы подождут. Иди за мной. Покажу тебе чудо.

Я взял Алёну за руку и увлёк следом за собой под арку. Качнул головой. Слово «чудо» напомнило мне об анекдоте про Штирлица: «…Штирлиц шёл по крыше, поскользнулся и упал. Только чудом зацепился за балкон. На следующий день чудо покраснело и распухло». Я спрятал от Лебедевой свою усмешку. Порадовался тому, что анекдоты про Штирлица в СССР семидесятого года пока не рассказывали — Алёна не заметила в моих словах пошлый оттенок. На пляже за забором голос Магомаева и звуки музыки стали заметно тише. Зато шум волн усилился. Вот только он, в отличие от музыки, не усилил головную боль.

— Сергей, куда мы идём? — спросила Алёна.

— Сейчас увидишь, — пообещал я.

— Подожди. Одну минуту.

Я замер, выпустил руку Лебедевой. Та прикоснулась к моему плечу. Алёна сняла босоножки и ступила на песок босыми ногами. Подхватила на лету соскользнувшую с её головы шляпку, тряхнула волосами. Выжидающе взглянула на меня. Я тоже сбросил кроссовки, сунул в карманы носки, подвернул джинсы. Песок уже не обжигал ступни, как днём. Но и не казался холодным. Я переложил кроссовки в правую руку. Левой рукой снова тронул Алёнины пальцы — те взяли мои пальцы в захват. Лебедева запрокинула голову. В её глазах отразился уже наполовину погрузившийся в море солнечный диск.

Я повёл Алёну к воде: всё дальше от деревянного забора. Мы шли по песку, усеянному ещё не скрытыми темнотой следами от человеческих ног (следы на песке сейчас, в полумраке, походили на крохотные лунные кратеры). Переступали через блестевшие на песке ракушки. С каждым нашим шагом всё громче становилось шипение морской пены, скопившейся у кромки воды. Музыка быстро стихла. Её полностью заглушил шум прибоя. Сердце в моей груди билось ровно, подсчитывало шаги. Головная боль исчезла — её будто бы потушило то тепло, которое исходило сейчас из Алёниных пальцев.

Мы остановились в паре шагов от морской пены. Стали плечо к плечу. Смотрели на будто бы охваченные закатным пожаром небо и море. Волны не добегали до наших ног, обессилено замирали на мокром песке. Ветер раскачивал зажатую у Лебедевой в руке шляпку, щекотал мне кожу Алёниными волосами. Он подталкивал нас в спины и словно нашёптывал о том, что вода ещё не остыла. Заботливо подхватывал брызги и уносил их в сторону солнца, словно берёг от влаги нашу одежду. Яркий фонарь солнца угасал на наших глазах. За ним подглядывала из-за облака луна. Темнело небо — его яркая часть быстро сужалась у горизонта.