Тени зимы (СИ) - Волков Тим

— Что это значит? — прошипела дама, злобно зыркнув на доктора.

Иван Павлович тяжело вздохнул, начал терпеливо объяснять:

— Это значит, что любое вторжение, особенно на таком сроке, с высочайшей вероятностью приведет к перфорации стенки матки, массированному кровотечению, которое я не смогу остановить здесь, с помощью ваты и спирта, которые вы притащили, и вашему мучительному летальному исходу в течение получаса. Проще говоря, я вас убью. Думаю, ни вы, ни я этого не хотим.

Девушка вскочила, ее лицо исказила ярость. Она была похожа на фурию.

— Вы врете! Вы просто трусите и придумываете отговорки!

— Проверьте у любого другого врача, — парировал он холодно. — Если, конечно, найдете такого, кто согласится на это после осмотра. Риск составляет более девяноста процентов.

— Чушь!

— Скажите, — начал Иван Палыч, понимая, что нужно убедить даму в своей правоте, —месячные всегда проходят болезненно, что приходится отлеживаться? Не просто дискомфорт, а настоящие спазмы, отдающие в поясницу и крестец, особенно в первые дни?

Женщина пристально посмотрела на доктора, не ответила, но в глазах прочиталось сомнение.

— А раньше, в молодости, — продолжал доктор, глядя на неё не отрываясь, — не было ли у вас серьезных воспалений «по-женски»? Длительных, с температурой, которые плохо поддавались лечению? Возможно, даже был неудачный выкидыш или осложненные роды, о которых вы предпочитали не вспоминать? Именно тогда, скорее всего, и сформировались спайки, которые теперь усугубляют врожденную аномалию.

Она вновь не ответила, но её побледневшее лицо и молчание были красноречивее любых слов.

— И сейчас, — тихо, почти шепотом, закончил Иван Палыч, — вы чувствуете, что беременность протекает не так, как должно? Тянущие или острые, жгучие боли, несоответствие размеров сроку, странное ощущение тяжести и давления не в том месте? Есть такое? Ваше собственное тело уже кричит вам о проблеме, которую я лишь констатирую.

Повисла долгая пауза.

— А можно это… убрать? Эту аномалию? — наконец подала она голос.

— Нет, — он покачал головой. — Это анатомическая особенность. Как цвет глаз. Ее нельзя «убрать». Никакая операция здесь не поможет. Только создаст дополнительные риски.

— Значит, выхода нет?

Доктор не ответил — давил на нервы. Молчание в комнате стало звенящим, как натянутая струна. Иван Палыч видел, как в глазах женщины борются ярость, разочарование и холодный, животный страх. Да, пусть понервничает, почва из-под ног выбита у нее, пусть поддастся эмоциям.

— Так есть ли выход? — повторила вопрос дама.

И доктор почувствовал — если ответит сейчас отрицательно, то тут же последует команда ее цепным пса убить его. А потом они пойдут в другое село и больницу — искать более сговорчивого доктора.

Поэтому он мягко ответил:

— Вы не совсем правильно меня поняли. Я не сказал, что ситуация безнадежна. Я сказал, что прямое вмешательство на данном этапе, в этих условиях, — это самоубийство. Ваша аномалия — двурогая матка в сочетании с хроническим сальпингоофоритом и выраженным спаечным процессом в малом тазу — создает не просто риск, а гарантированную катастрофу.

Он видел, как она замерла, пытаясь понять непонятные слова. Это был крючок, и он должен был зацепить ее.

— Но это не приговор, — продолжал он, делая вид, что обдумывает план. — Просто нужен иной, более тонкий и подготовленный подход. Аборт на таком фоне — это топорная работа мясника. А нам требуется ювелирная, которая не создаст проблем вашему здоровью. Сначала необходимо купировать острый воспалительный процесс, который у вас точно есть, судя по пальпации и анамнезу. Нужно снять отек, уменьшить гиперемию тканей, повысить их эластичность. Для этого требуется премедикация: курс инъекций спазмолитиков. Обязательно мощная антибиотикотерапия для подавления потенциальной инфекции. Параллельно — ферментотерапия для размягчения спаек. Без этого этапа любое вторжение закончится тем, о чем я сказал.

Он сыпал терминами, сознательно усложняя и без того сложную для неспециалиста картину, создавая иллюзию продуманного, научного подхода. Он видел, как она старательно слушает, пытаясь уловить суть, и тонет в незнакомых словах.

— И все это… это можно сделать? — спросила она, и в ее голосе снова появилась неуверенность, смешанная с надеждой. — Чтобы потом… ну вы поняли…

— Можно, — твердо сказал Иван Палыч. — Но не здесь. У меня здесь нет ни бициллина, ни лидазы, ни стерильных шприцев для курса. Все это — в запасах уездной больницы. Мне нужно вернуться, чтобы приготовить в нужной пропорции необходимые препараты. Это не вопрос одного дня. Нужно время.

Он произнес это с такой уверенностью, с таким видом человека, полностью погруженного в решение медицинской задачи, что это на время отвлекло ее от мыслей о его возможном побеге или предательстве.

— Вернуться? — ее глаза снова сузились, в них вспыхнуло привычное недоверие. — Вы думаете, я вас просто так отпущу? Чтобы вы сбежали или нажаловались своей милиции?

— А какой у меня выбор? — развел он руками, изображая искреннее недоумение. — Без препаратов я бессилен. Я могу провести ту операцию, о которой вы просили, прямо сейчас. И, с вероятностью в девяносто процентов, констатировать вашу смерть от кровопотери через двадцать минут. И отправиться следом за вами на тот свет. Или я могу попытаться спасти вашу жизнь и решить вашу проблему, но для этого мне нужны мои лекарства и мой кабинет. Выбор, как говорится, за вами.

Он поставил ее перед дилеммой: немедленная, почти гарантированная смерть или отсрочка с призрачным шансом. Он играл на ее главном инстинкте — инстинкте самосохранения.

Дама отвернулась и, шелестя халатом, прошлась по комнате. Он видел, как она сжимает и разжимает кулаки, как внутренняя борьба искажает ее красивое лицо.

Девушка подошла к столику, достала из пачки сигарету, закурила.

Наконец, она резко обернулась. Ее решение было написано на лице — жесткое, вымученное, основанное на холодном расчете.

— Хорошо, — прошипела она. — Вы поедете обратно. Но запомните. За вами будут следить. Каждый ваш шаг. Если вы попытаетесь предупредить кого-то, сходить в милицию или просто не появитесь завтра в больнице… — она сделала паузу, давая словам просочиться в сознание, как яд. — Мы найдем вас. И вашу молодую жену. Анну Львовну, ведь так? — Она с наслаждением произнесла имя, видя, как доктор вздрогнул. — И с вами поступят точно так же, как с тем милиционером в гостинице. Вы же видели его? — ее губы растянулись в безжизненной улыбке. — Подушка — это тихо, доктор. И не пачкает ковры. Ефремов тоже сначала сопротивлялся. Но ненадолго.

Она подошла к нему вплотную, и запах «Черного нарцисса» стал удушающим.

— Завтра утром, к десяти часам, за вами приедут. Будьте готовы. Со всеми вашими… препаратами. Вы поняли меня, господин доктор?

Иван Палыч сглотнул, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Страх, настоящий, ледяной страх сковал его. Она не блефовала. Она просто констатировала факт.

— Я понял, — тихо сказал он.

Его отвели обратно к карете, снова надели повязку на глаза. Но на этот раз, сидя в салоне и чувствуя в боку холодок дула нагана, он думал не о своем спасении, а о том, что только что втянул в эту смертельную игру Анну Львовну. Игра началась. И ставкой в ней были их жизни. У него была одна ночь, чтобы придумать, как выйти из этой ловушки, в которую он сам себя загнал, спасая свою жизнь ценой невероятного риска.

Больница погрузилась в ночную тишину. Иван Палыч вернулся сюда под вечер — его вышвырнули в городе и пришлось добираться до Зарного своим ходом. Домой не пошел — отправил через Андрюшу записку Анне Львовне, что задержится в больнице. Понимал, что за ним следят и идти домой опасно.

В голове прокручивался вечерний разговор, каждое слово, каждая угроза. Он напал на след Хорунжего. Вплотную. Эта женщина, пахнущая «Черным нарциссом», была любовницей бандита, его укрытием, его слабым местом. Через нее можно было добраться и до самого атамана. Но эта же ниточка была завязана на его горле и на горле Анны Львовны.