Ленька-карьерист (СИ) - Коллингвуд Виктор

Она подняла на меня глаза, и в их глубине блеснули слезы. Но это были не слезы слабости.

— Я все давно решила, Леня, — тихо ответила она. — Я люблю тебя, очень — очень люблю. И я боюсь только одного — очутиться в этой жизни без тебя.

Обняв, я притянул ее к себе. Ее гибкое, сильное тело подалось навстречу. Я чувствовал запах ее волос, ее теплое дыхание. Жгучий, как удар тока поцелуй навсегда скрепил решение, что мы приняли теперь без всяких свидетелей и бумаг.

В жизни, полной борьбы и одиночества, я не знал, что бывает такая радость — чувствовать родное плечо рядом, знать, что ты не один. Что есть человек, который верит в тебя безоговорочно.

Поздно ночью мы стояли у окна, глядя на огни далекого города. Мы не спали, боясь пропустить, упустить эти драгоценные минуты тишины перед новыми испытаниями.

В общем, «без глупостей» не обошлось. А через две недели после этого разговора мы вместе стояли на гулком перроне Курского вокзала, в ожидании поезда из Днепропетровска. В Москву приезжал Костя Грушевой. И Лида, стоявшая рядом, крепко держала меня под руку, уже как полноправная хозяйка в моей жизни и соратник по борьбе.

Глава 15

Днепропетровский поезд — паровоз серии «Щ» с размашистой звездой на передней части котла и с десятком вагонов — прибыл на Курский вокзал, зашипев паром и окутав перрон густым облаком. Мы с Лидой стояли чуть поодаль, всматриваясь в высыпавшую из вагонов толпу. И вот среди десятков одинаковых, уставших с дороги лиц я увидел его. Костя вырос, повзрослел, но при этом почти не изменился — та же вихрастая шевелюра, серьезное лицо, чуть курносый нос, только вместо гимназической фуражки на голове теперь была простая кепка, а в руках — фанерный чемодан, для верности перевязанный бечевкой.

— Костя! — крикнул я, и он, оглядевшись, увидел нас.

Его лицо мгновенно расплылось в широкой, радостной улыбке. С грохотом бросив чемодан на перрон, он кинулся нам навстречу, расталкивая толпу.

— Ленька! Здарова! — и сжал меня в объятиях так, что захрустели кости. — А я уж думал, не найду тебя тут! Народищу то, народищу!

— Да ладно, куда бы я делся! — рассмеялся я, хлопая его по спине. — А я не один. Узнаешь?

Я шагнул в сторону, и Костя увидел Лиду. Он замер на полуслове, его глаза округлились от изумления.

— Лида? Ты⁈ Какими судьбами⁈

— Здравствуй, Костя, — улыбнулась девушка. — Вот, тоже в Москву перебралась, учиться.

— Ну, дела-а-а, — протянул Костя, смущенно пожимая ей руку. — Вся наша каменская гвардия в сборе! Надо же! А я и не знал…

— Не вся. Игнат-то как?

Мы вышли на привокзальную площадь, и Москва обрушилась на Костю всей своей мощью и шумом. Даже после Днепропетровска тут было на что посмотреть: и вот, мой верный товарищ завороженно пялился по сторонам, как деревенский парень, впервые попавший в большой город.

— Гляди-ка, «Форд»! Настоящий! — с детским восторгом воскликнул он, показывая на проехавший мимо черный автомобиль. — А вон еще один, «АМО»! И трамваи-то, трамваи какие! Двухэтажные! У нас в Днепре таких и не видали. Слушай, Лень, а ты Маяковского живьем видел? Говорят, он тут по улицам ходит, высоченный, как башня. А на балет «Красный мак» ходил? У нас все газеты уж так его расхваливали!

— Маяковского видел, а на балет вместе сходим, — рассмеялся я. — Все посмотрим, везде побываем, повсюду успеем! Поехали, инженер. Пока на заводе тебе комнату не выделили, поживешь у нас!

Мы взяли такси, и Костя всю дорогу до Тверской не умолкал, делясь своими впечатлениями, которые били через край. Как и все мы, он был полон энтузиазма, молодой энергии, веры в светлое будущее, и эти его настроения передавалось и нам. Даже мне…

Когда мы вошли в подъезд «Пятого Дома Советов», Костя присвистнул.

— Ничего себе домик! Мрамор, лепнина… Это что, бывшая гостиница?

— Она самая, — кивнул я. — Теперь тут ответственные работники живут.

Мы поднимались по широкой лестнице, и Костя с любопытством разглядывал все вокруг. В этот момент нам навстречу спускался невысокий, плотный человек в сером полувоенном кителе, с пузатым портфелем, бросивший на нас короткий взгляд и сухо мне кивнувший.

— Кто это? — шепотом спросил Костя, когда мы разошлись. — Вид такой важный, как у наркома.

— Почти, — усмехнулся я. — Это Маленков. Работает в аппарате ЦК. Считай, один из помощников самого Сталина.

Костя вытаращил глаза и даже оглянулся. Мы прошли по нашему коридору, и я кивнул на одну из обитых темным дерматином дверей.

— А вот за этой дверью, представь себе, живет Бухарин.

— Сам Бухарин⁈ — прошептал Костя, и в его голосе был священный трепет. — Да я же его статьи в «Правде» наизусть учил!

— Он самый. Правда, сейчас он уже «не торт», — добавил я вполголоса.

Мы вошли в нашу комнату. Костя оглядел ее, скромную, но уже уютную благодаря Лиде, и с облегчением поставил свой фанерный чемодан на пол.

— Ну, Ленька, ты даешь! — сказал он, с восхищением глядя на меня. — Живешь в таких хоромах, в одном доме с вождями, здороваешься с ними за руку… Как тебе это удалось?

— Долгая история, Костя, — улыбнулся я. — Завтра расскажу. А сейчас — ужинать и отдыхать. У тебя впереди большая жизнь. И начнется она здесь, в Москве.

Вечером, когда схлынули первые восторги, а Москва за окном зажгла свои редкие огни, мы втроем сидели за столом в нашей маленькой комнате. Лида разливала чай, а Костя, немного освоившись, рассказывал о жизни в Каменском, о том, что изменилось за те годы, что меня там не было.

— Завод-то наш снова дымит вовсю, Лень, — с гордостью говорил он. — После разрухи подняли, восстановили. Конечно, не то, что при старом режиме, но доменные печи работают, металл дают. Пятилетка!

— А наши как? Родители? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Костя отвел взгляд.

— Не знаю, Лень. Они ведь уехали в Курск. В двадцать пятом еще, кажется… Отец твой, Илья Яковлевич, говорил, что там спокойнее, да и работа для него нашлась на маслобойном заводе. С тех пор о них мало что слышно. Только Наталия Денисовна изредка весточки деду твоему, Денису Мазалеву, шлет. Он все так же на заводе, кряхтит, но держится.

Я молча кивнул. Эта новость не удивила меня, но оставила какой-то горьковатый осадок. Моя прошлая семья жила своей жизнью, и я в ней был уже отрезанный ломоть.

— А Игнат? Гнатка Новиков? — спросил я о друге, чья судьба волновала меня больше. — Как он?

— О, Игнат — парень-кремень! — оживился Костя. — Столяром, как он мечтал, правда, не стал — теперь ведь вся страна металл требует. Ну и пошел он по стопам отца, в кузнечный цех. Руки у него золотые, норму выдает только в путь. Сильный стал, здоровый, как бык. Но учебу не бросил. После смены на вечерний рабфак бегает, грызет гранит науки. Говорит, строителем хочет быть. Упертый!

Я слушал, и в душе росло теплое чувство. Игнат не сломался, не пропал. Пересмотрел свое увлечение анархизмом, боролся, карабкался вверх, как и я, только своим, более трудным путем.

— Слушай, Костя, — сказал я, когда он умолк. — Вот ты сейчас на ноги встанешь, обустроишься. Напиши ему. Скажи, что в Москве для толковых ребят с руками и головой всегда работа найдется. Что можно и здесь на заводе работать, и в институт поступить. Как думаешь, поедет?

— Игнат? — усмехнулся Костя. — Да он за такую возможность в лепешку расшибется! Конечно, поедет. Смотри сколько строек вокруг. Ему здесь самое место!

— Вот и отлично, — решил я. — Значит, со временем и его сюда перетянем.

На следующий день я занялся устройством Кости. Вариантов было несколько, но я остановился на одном — заводе «Красный пролетарий». Выбор был не случаен: этот завод был одной из ключевых производственных баз нашего ЭНИМС. Именно там должны были собираться первые опытные образцы станков по чертежам Дикушина.

Я позвонил директору, представился как куратор от ЦК и сказал, что есть молодой, толковый инженер-металлург, выпускник Днепропетровского института, которого партия рекомендует направить на самый ответственный участок. Директор, разумеется, возражать не стал.