Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

Живущая на шесть часов позже Москва взбодрилась. Молотов, на котором сошлись и Главсевморпуть, и Наркомат обороны, грамотно соскользнул с ответственности.

— Дело ведь политическое, — мягко ответил он по телефону и попросился на приём к вождю.

Героя страны, только вернувшегося после дрейфа на полярной станции, вызвали в Кремль внезапно — без объяснений и деталей, просто «явиться срочно». Папанин, всё ещё не привыкший к московскому теплу после месяцев, проведённых под звоном льда и воем ветров, стоял у двери приёмной и собирался с духом.

Он уже поднял руку, чтобы постучать, когда в коридоре появился Шмидт — высокий, сухой, с вечно всклокоченной бородой и умным прищуром, за которым всегда пряталась ирония профессора, наблюдающего за людьми как за явлениями природы.

— Отто Юльевич! — обрадовался Папанин. — Живой! Я уж думал, вы там, в своих льдах и экспедициях, совсем пропали.

— Вас тоже смотрю вызвали, Иван Дмитриевич? Не иначе как вам Севморпуть и передадут. Ну и слава богу! Ой. То есть хорошо. А то я, признаться, совсем науку забросил, — улыбнулся Шмидт, пожимая руку.

Им вежливо предложили подождать, совещание! Они сели на длинную кожаную скамью под портретом Ворошилова, и разговор сам собой свернул на старые темы — лёд, трассы, новые аэродромы.

Они увлеклись, выпали из реальности, уже перешли на горячие полголоса, оживлённо жестикулируя, забыв, где находятся. Их спор прервал тихий, но выразительный кашель.

Оба обернулись — прямо над ними стоял Сталин. Он смотрел не строго, скорее с тем особым смешком, в котором и усмешка, и интерес.

— Ну что ж, — сказал он, раскуривая трубку, — если наши полярники закончили своё маленькое совещание, может, найдут минуту и для нас?

Шмидт смутился, снял очки, протёр их носовым платком. Папанин выпрямился.

— Отлично, — усмехнулся Сталин. — Тогда прошу в кабинет.

Сталин сел во главе стола и и посмотрел на присутствующих с той простой, опасной доброжелательностью, что сразу заставляла почувствовать себя одновременно нужным и подчинённым.

— Пришёл запрос от наших китайских товарищей. Просят сбросить листовки над Токио. Пишут сейчас там ваш самолет ДБ три с экипажем. Караулов и Кузьмичев — он посмотрел на Папанина и Шмидта. Те не знали ни про какой самолет в Китае, но энергично кивнули, вождь не может ошибаться.

— Вот пишут, что лётчик Хрэнов высоко оценил машину и считает что она долетит до Токио. А что же вы Кузьмаччио списали, товарищ Смирнов, а он вот в Китае геройствует. Сидите товарищ Смирнов. Прошу высказываться.

Собравшиеся, видя настроение вождя в целом единогласно высказались за помощь китайским друзьям.

— Бомбить мы Токио не будем, нет у нас пока войны с ними, а вот дэмонстрацию устроить поможем. Пусть сбросят листовки.

— Товарищ Папанин, — произнёс он просто, — я слышал, вы уже начали принимать дела в Главсевморпути. Ну что — дадите борт?

Папанин не задумался даже на секунду:

— Конечно, товарищ Сталин.

Сталин усмехнулся чуть-чуть, так, что у всех в комнате перехватило дыхание:

— Самолет передавать не будем, пусть летят как Аэрофлот.

Папанин выходя из кабинета не переставал молча удивляться скоростью принятия решений.

Наш же обормот, развлекаясь с Машенькой, даже не подозревал, что его шутка может вызвать такой дивный переполох, прилетев в самые высокие кабинеты обеих стран второй раз за неполный месяц.

Глава 24

Рейс любви

Самый конец марта 1938 года. Набережная Ханькоу.

Вечером, когда влажный воздух Ханькоу начинал густеть над улицами, и фонари загорались один за другим, Маша вышла с работы. День выдался тяжёлым, жара спадала медленно, и всё вокруг казалось пропитанным пылью, пряными запахами уличной еды и чадом жаровен из забегаловок.

Она привычно поискала глазами своего рикшу — Вана, худого, с щербатой улыбкой, который всегда первым подскакивал к ней у ворот. Но на этот раз тележку держал другой. И какой-то упитанный, неприятный, — подумала Маша.

— А где Ван, мой рикша? — спросила она по-китайски.

— Болен он, — ответил новый, подобострастно улыбаясь. — Сегодня я работать буду. Садитесь, госпожа.

Маша колебалась, но усталость победила осторожность. Она села, поправила платье и позволила себе расслабиться, глядя, как уличные огни отражаются на мокрой мостовой.

Первые минуты всё было как обычно — рикша бежал уверенно, колёса привычно постукивали по камням. И Маша задумалась о своей жизни. Что делать, она не знала. Она решила, что полюбила этого нахального лётчика — он, конечно, замечательный, но что дальше? Через полгода он уедет обратно в свою Совдепию. А что делать ей? Остаться в Китае? Или поехать с ним, чтобы её расстреляли как белогвардейку? Белогвардейца?.. Тут Маша зависла, подбирая правильную форму, и наконец-то посмотрела по сторонам.

А потом нахмурилась. Улицы стали незнакомыми, запах рыбы сменился какой-то вонючей гарью, да и дома пошли совсем другие. Она наклонилась вперёд:

— Бу ши! — сказала она резко. — Не туда! В другую сторону!

Рикша лишь улыбнулся щербатым ртом и побежал ещё быстрее.

— Стой! — крикнула она, хватаясь за край тележки, но та уже сворачивала в тёмный переулок.

Маша вскрикнула, пытаясь спрыгнуть, но её перехватили — двое, словно вынырнули из тени. Один схватил за руку, другой — за плечо.

— Тихо, госпожа, тихо, не кричите, — произнёс кто-то по-китайски, с сильным акцентом. — Не волнуйтесь. С вами просто хотят поговорить.

Её буквально втащили в дом. Внутри пахло дешёвым алкоголем, старой пылью и страхом. На низком стуле сидел мужчина в сером костюме — аккуратный, с круглым лицом и холодными глазами.

— Госпожа Мария, — произнёс он мягко, напирая на букву р. — Мы знаем, вы общаетесь с русскими лётчиками. Особенно вы близки с одним.

Он говорил спокойно, даже вежливо, но от этого становилось только страшнее.

— Мы не враги вам, — продолжал он. — Мы просто хотим знать кое-что. Вы поможете нам — и получите деньги. Много.

— Я не буду шпионить! — крикнула Маша, чувствуя, как внутри всё сжимается. — Лучше убейте меня!

— Как пожелаете! Пришлем вашему лётчику в посылке ваши лучшие части! Он даже сможет некоторое время ими пользоваться! Хи-хи. А потом, — мужчина мерзко чуть улыбнулся уголками губ, — люди узнают, что вы работали на японцев. Документы готовы. Вот, смотрите!

Мерзкий тип продолжил:

— Вы нам не особенно и нужны. Мы и сами знаем, и сколько советских, и где живут, и кто командует. Мы вас просим только сообщить когда и куда они полетят. У нас много глаз на аэродроме, так что не советую врать. И мы заплатим вам долларами, настоящими американскими долларами.

Маша молчала. В голове зашумело. Эти люди не из прошлых, не из тех, кто шантажировал её матерью и Петей, бывшим женихом. Это были какие-то новые. И гораздо, гораздо более опасные.

Самый конец марта 1938 года. Аэродром Ханькоу, основная авиабаза советских «добровольцев».

А на аэродроме в это время творилось настоящее безумие.

Под утро пришёл приказ из Москвы — короткий, но такой, что от него тряхануло, словно всё начальство дружно сунуло два пальца в розетку.

Теперь всё руководство, кто хоть краем стоял у руля или имел отношение к борту Главсевморпути, радостно стояло на ушах, попутно исполняя весёлый танец типа канкана.

А началось всё с коротенькой телеграммы — что-то вроде «желаю удачи», но со скромной подписью — И. Сталин. А затем уже хлынул целый вал телеграмм — уточняющих, объясняющих, поясняющих и просто перестраховочных.

Рычагов с Жигаревым бегали туда-сюда, споря, ругаясь и соглашаясь одновременно.

Сияющий как медный Будда, натёртый руками страждущих, полковник Чжан помчался куда-то внутрь китайской бюрократической машины добывать листовки.