Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

Гражданский пилот Инокентий Караулов ругался с такой изобретательностью, что даже бывалые техники завистливо замолкали, слушая, как он похабно добирается до пятого колена родни начальства — правда аккуратно обходя, всех вождей строительства коммунизма.

Китайцы, не вполне понимая, зачем, метались по полосе, таская ящики и канистры, пытаясь привести ДБ-3 в состояние «почти боевое», под присмотром советских техников, которых, кажется, уже сам чёрт не мог остановить.

Кузьмич, как старый полковой конь при звуках трубы, наоборот, ожил и засветился. Деловитый, сосредоточенный и с каким-то фанатичным азартом в глазах, он сначала довёл китайцев до белого каления, требуя карты местности, потом отловил главного штурмана из группы Полынина — Федорука, и оба, словно два старых пирата, с ходу нашли общий язык. Минут через пять они уже орали друг на друга, обзывая последними словами, чертили на карте маршруты, спорили и тыкали друг другу в лицо логарифмической линейкой, словно решали судьбу мира. Казалось, ещё секунда — и кто-то получит по кумполу. Но всё закончилось примирением — торжественным единением полярной и сухопутной штурманской школ за обедом в столовой.

А Лёха, как ни странно, выспался. После ночного родео он, узнав о готовящемся дурдоме, только пожал плечами, улыбнулся вроде «ну, понеслась» и пошёл спать в сушилку. Проспав часа четыре — спокойно, глубоко, как удав после обеда, он вышел на улицу, когда аэродром уже понемногу успокаивался. Начальство перестало бегать кругами, требуя немедленного вылета, техника осталась стоять на колёсах, а китайцы наконец поняли, что от них пока ничего не хотят. Лёха потянулся, посмотрел на всё это и сказал, не торопясь:

— Ну что, товарищи, значит, полетим. Что вы носитесь, как подорванные! Дня два-три точно есть — пока китайцы свой тираж напечатают. Да и ветер нужен попутный.

Он поймал Кузьмича за рукав, подмигнул ему и друзья отправились ужинать в любимую забегаловку попаданца около дома.

— Что Лёша, поменял рыженькую лошадку на черненькую, в крапинку! — подколол нашего героя Кузьмич.

— И правда. Что-то давно Машки не видно, — сказал Лёха, задумчиво глядя на улицу. — Обычно к этому часу уже дома бывает.

И тут к нему подбежал совершенно запыхавшийся машкин рикша Ван — потный, взлохмаченный, с глазами, в которых стояла такая тревога, что у Лёхи внутри всё оборвалось.

Самый конец марта 1938 года. Набережная Ханькоу.

Лёха вынул свой верный «Браунинг» — тот самый, с дарственной табличкой от Ворошилова — и проверил обойму. Кузьмич засуетился, шаровары зашуршали, и на свет появился потёртый «Наган».

— Вот! — гордо объявил он, будто их только что наградили. — Выдали!

— Ну, теперь держись, капитализм, — усмехнулся Лёха. — Кузьмич, ты у нас ещё тот Ворошиловский стрелок, так что защищай тыл. Целься от меня в другую сторону — чтобы я не мешал твоему геройству.

Китайцы показали, что мир действительно одна большая семья. Особенно если эта «семья» — маленькая и китайская, буквально из двадцати–тридцати тысяч душ, не больше.

— Кто видел Машу? — рявкнул Лёха, но вопрос перевели как-то слишком буквально, и народ у ворот только попрятался.

Рикша Ван, с неразлучной тележкой, подскочил к воротам Машиной конторы, пообщался с какими-то местными китайцами и выпалил рассказ — краткий, горячий, сбивчивый. Обычно он ждёт Машу у ворот, но сегодня попался богатый клиент — «готовый много платить», Ван закатил глаза. Поехал в другую часть города, там его попросили подождать, а на обратном пути — бац! — улицу завалили ящиками. А Машу забрал кто-то «не из наших, не из местных». Вану рассказали, как тот выскочил и прямо к Маше — наши хотели его отогнать, мол, это наша площадь, — но он резво убежал. Вместе с Машей.

Ван, естественно, знал почти всё: «там всего два переулка» — и добавил так, будто открывал великую военную тайну: — Идём!

И они побежали. Двадцать минут — с хрипами и по китайским потёмкам. Сначала сдохла дыхалка у Кузьмича, и его аккуратно посадили в тележку — дескать, хорошо кушающему герою не к лицу падать первым. Потом сдохла у Лёхи — ну что вы хотите, сидячая жизнь и курение в неположенных местах берут своё. Самое смешное, что Ван катил тележку с Кузьмичем, подгонял их и ни разу не запыхался — уличный спорт, похоже, у него был в крови.

Потом их перехватили. Мальчишка, материализовавшийся из подворотни, горячо зашептал: «Они там! Во втором доме! Один у двери!» И правда — выглянув из-за угла, троица увидела, как у входа маячил силуэт. Лёха достал свой «Браунинг».

— Нет, — печально покачал головой Ван и выдал ему хорошо отполированную палку.

Ван, неторопливо перебирая босыми ступнями, застучал колёсами тележки по утоптанному переулку, приближаясь к охраннику. Лёха пригнулся и двинулся следом, прячась за тележкой.

Кузьмич с револьвером остался за поворотом — в качестве огневой поддержки.

Проехав несколько метров, Ван аккуратно наехал тележкой на ногу охраннику, будто это была привычная детская шалость. Тот заорал, и в тот же миг Ван рассыпался в поклонах и извинениях.

В ту же секунду Лёха огрел со всей дури отвернувшегося охранника по башке. Тот, не выдержав такого проявления уважения, рухнул, произведя негромкое «хрюк» в полумраке.

— Японец! — тут же определил Ван, без тени романтики.

Дверь была лишь прикрыта. Лёха вошёл — и, как ни старался, но скрип и грохот бегемота в посудной лавке разнёсся по всему дому, словно объявление о вторжении инопланетян. Где-то раздался невнятный окрик — и навстречу показался ещё один азиат, худощавый и быстрый. Лёха махнул палкой, тот ловко уклонился и попытался ногой попасть ему в голову. Промах! Но в левую руку Лёхе прилетело прилично — удар был такой, что глаза нашего героя на мгновение сверкнули электричеством.

Стеснительно хлопнул «Браунинг». Азиат, выпучив глаза и, кажется, искренне удивившись встрече с каратистом куда более высокого дана, завалился вперёд — мягко, как чёрная тень.

Лёха рванул вперёд и ввалился в маленькую комнатку — там, как в плохом представлении, уже стоял второй азиат с ножом у горла Маши, медленно отступая в проход вглубь дома. Его глаза блестели, и в них билась какая-то фанатичная решимость.

— Бросай пистолет! — истерично проорал он. — Убью суку!

Лёха на секунду замешкался. Глянул на Машку, на её лицо — белое, с огромными глазами, в которых плескался страх, сжатый в ниточку рот.

Тут сзади что-то загремело, затрещало и произнесло волшебное слово «бл***ть».

Резко грохнул выстрел. Японец взвизгнул, Маша закатила глаза и начала сползла на пол. Кузьмич, снося Лёху, как раненый в жопу носорог, помчался за исчезающим в темноте коридора японцем. В темноте снова оглушительно бабахнуло несколько раз.

Маша передумала падать на пол и рухнула в подставленные объятия Лёхи. На её губах дрогнула слабая улыбка и глаза закатились.

Через минуту появился измазанный чем-то подозрительным Кузьмич:

— Ушёл гад! Я чуть глаз себе не выколол о гвоздик, подскользнувшись на банановой кожуре! Зато этот хмырь промазал. У него, оказывается, тоже пистолет был.

Лёха перевёл дух и нервно засмеялся:

— Что ж, дружище, интрига осталась.

Кузьмич чиркнул спичкой и, разглядывая далекий горизонт, ехидно произнёс:

— Маша цела. Что ж ещё нужно, чтобы счастливо встретить старость?

Они вышли на крыльцо и оказались окружены водоворотом людей.

Ван, замахав руками, заговорил по-своему — быстро, с надрывом, с тем жаром, с каким объясняются только люди, у которых подгорает сверху и снизу.

Через минуту толпа уже знала всё.

— Шпионы! Японцы! Украли белую госпожу!

Толпа гудела и шумела, как разогретый самовар, пыхтя во все стороны разом.

Лёха шёл за коляской Вана с полудохлой Машей внутри, держа пистолет наготове, и думал: сколько там этих японцев? Пятьдесят? Сто? Двести тысяч?

Да если весь Китай действительно вот так поднимется, если китайцам раздать хотя бы рогатки с гайками, они их просто затопчут! Правда, где найти сто миллионов гаек — наш герой так и не придумал.