Дипкурьер - Вадим Владимирович Денисов
— Я только на третий день написал… — пробурчал я.
— Мальчики, прекратите говорить загадками, я ничего не понимаю!
— Я тоже, — произнёс отрок.
— Потом расскажу, не сейчас. Там не два слова и не три, — нервно отмахнулся я.
— И верно, разборов для этой ночи хватит. Ничего, время у нас ещё будет, всё обсудим… Екатерина Матвеевна, скажите, что сделает руководство и вы лично, если такой проход к иноземный чертям будет открыт на нашей территории? Учтите: что Научный центр Замка считает, что могут быть и другие Платформы, организованные на идеологии поединка насмерть… Что? Открыли бы посольства для установления отношений?
Селезнёва пару минут подумала.
— Не знаю, не знаю… Не уверена, Миша. Они действительно не люди, а диппредставительства это в любом случае предоставление не нужной в данном случае информации. Скорее будет правильным установить скрытое наблюдение в течение неопределенного времени. Сбор информации без контактов.
— Вот! — Сомов хлопнул ладонью по столу. — А что сделает американское правительство после отстранения всех этих авантюристов-любителей?
— Хм-м… Как известно, американцы примут единственное правильно решение после того, как опробуют все неправильные… Могут начать грабить, вплоть до пленения и работорговли, могут попытаться организовать на той стороне колонию, могут просто начать войну всех со всеми.
Гоблин выпрямился и расправил широченные плечи.
— Поэтому приказ Сотникова в полной форме звучит так: опасный для существования Русского Союза и человечества в целом Портал, обнаруженный на неподконтрольной нам территории, находящейся в стадии затяжной гражданской войны, необходимо ликвидировать!
— Как ликвидировать? — машинально спросил я, находясь в совершеннейшем обалдевании.
— Надо взорвать грот.
Глава 13
Из жизни партизан
Вот ведь какая мерзкая это штука — идиотский сон тревожной душной ночью, который окажется детальней и реальнее самой жизни… Такой, что прямо во сне нестерпимо хочется проснуться. Но не получается.
Я ползу. Колени, несмотря на плотный деним кондовой джинсы, похоже, уже стёрты в кровь о щебень штата Аризона, в котором я ни разу не был. Каждый камень — будто крупный наждак или осколок толстого стекла. А холодище… Ледяная вода ручья, по которому я пробираюсь, обжигает кожу сквозь прилипающую мокрую ткань, обеспечивая парадоксальный ожог от арктической стужи. «Двигайся, Макс, двигай, грёбаный ты папуас!», — бормочу сам себе, но слабый голос тонет в немыслимом гуле, который исходит отовсюду и ниоткуда одновременно.
Я не просто идиот, влипший не пойми во что, я волоку за собой на жёстком пеньковом канате, словно украденном с рыбацкого баркаса, целую связку зелёных противотанковых мин ТМ-62М. Чугунные лепёшки смерти, каждая под десять кило — словно гири огромных весов, на которых где-то наверху пучками взвешивают души. Они громоздкие, несуразные, поэтому обвязка впивается в плечи, обещая навсегда оставить на теле рубцы. Откуда здесь мины?
Откуда я здесь?
Русский парень Максим с Енисея, вчерашний студент из Лесосибирска, механик и водитель автобуса, а сегодня — партизан в аду, которого нет ни на одной карте.
Небо не просто тёмное — оно багровое, как запёкшаяся кровь, и там, может, уже завис спутник-шпион. По небу плывут не облака, а клубки чёрного дыма, извивающиеся словно живые.
И твари. Не кондоры и не грифы-стервятники из песни в Mackenna's Gold, нет. Существа с кожистыми, как у летучих мышей, крыльями — размах, сука, как у небольшого самолёта. Они издают звук, похожий на инфернальное шуршание огромной целлофановой плёнки, разрываемой над ущельем гигантскими руками. Звук режет нервы, впивается в мозг. «Они тебя видят, Макс, — шепчет мне кто-то изнутри. — Они все тебя видят».
Флора — словно порождение злого маньяка-мичуринца. Кактусы-сагуаро вытянулись в искажённых, почти человеческих позах, словно замурованные в плотном растительном теле скелеты. Колючки длинные, бледные, похожие на фаланги пальцев. Они шевелятся и шипят, когда я проползаю мимо. А между кактусами стелется нечто вроде плюща, листья цвета гниющей печени влажно чавкают под локтями. Кажется, они пытаются ухватить меня за руки, затормозить.
Гадство, живность ещё хуже! Скорпионы. Не те, мелкие, что в пустынях, а с кошку величиной, их хитиновые панцири отсвечивают ядовито-зелёным фосфоресцирующим светом. Они щёлкают хелицерами и не убегают, а поворачивают безглазые головы, следя за передвижением человека. Жала подрагивают в такт моему сердцебиению. «Не тронь, и они не тронут», — лгу я себе, зная, что это неправда.
За спиной, в старом армейском рюкзаке, болтается несколько шашек тротила и катушка огнепроводного шнура. На ощупь тротил как холодное мыло. А в руках я сжимаю курковую двустволку, «тулку-двудулку», как называл её дед. Старое ружьё кажется таким беспомощно-бесполезным, игрушечным против всего того, что скрывается впереди. Против них.
Пещера.
Дыра зияет в скале впереди, и не просто тёмным пятном, а настоящей бездной. Её края неровные, обломанные, словно кусок скалы был вырван из камня когтями великана. Оттуда тянет сквозняком, но не свежим, горным, а спёртым, несущим запахи влажной земли из могилы, тления и ещё чего-то паскудного…
Это не просто дыра в камне с консервированным страхом. Страшная пещера — рана на теле нашего мира, и она инфицирована.
И я знаю, что должен её уничтожить. Кто-то надоумил меня об этом во сне, вложил цельную мысль, словно патрон в патронник. «Закрой эти врата, Макс. Закрой, пока не стало слишком поздно». Что, чёрт возьми, за врата, что за ними? Кто?
Мой страх как клубок из двух нитей. Первая — люди. Я постоянно оглядываюсь, мне чудится, что в каждом закоулке ущелья притаились тени в идеально отутюженных костюмах, с холодными глазами и значками ФБР или ЦРУ на лацкане — агенты из Лэнгли или Куантико уже накрывают меня сетью. Их лица размыты, но я чувствую взгляды, тяжёлые, как свинец.
«Они думают, что я шпион, диверсант, — мелькает паническая мысль. — А как иначе объяснить появление в аризонской глуши русского с противотанковыми минами?».
Но вторая нить страха — прочней и чернее. Это то, что может вылезти из пещеры. Не люди. Нечто, для описания чего не придумано слов. Я слышу, как из темноты доносится скрежет, будто по стеклу водят огромной костью. И шёпот. Нечленораздельный, ползучий, он проникает в голову, обещая не смерть, а нечто бесконечно худшее. Безумие. Растворение. Забвение. «Оно знает, что я здесь, — давит ком в горле. — Оно играет со мной».
Каждый мускул во мне кричит от напряжения. Спина — сплошной болезненный спазм. Руки и плечи предательски дрожат, но я должен крепко держать эту дикую минную
