Шрам времени - Алекс Крэйтон
Он улыбнулся уголком губ.
Первый след.
Обернулся на своего помощника по имени Порфирий Прохоров, угловатого крепкого парня в звании лейтенанта который сопровождал его как тень.
— Видишь? — Герман сморщился, пытаясь говорить уверенно, как в кино. — Разные окурки. Кто-то сидел тут, как в засаде ожидая подельников пока пройдёт поезд, а это значит…
Он на секунду застыл.
А что это значит?
Он лихорадочно перебирал варианты.
Быстро, Герман! Думай!— …значит, один из них мог быть не местным, — выпалил он и выдержал паузу, будто это было очевидно.
Порфирий уважительно кивнул.
Фух.
Он почувствовал, что отыграл сцену, и даже неплохо.
Снежный ветер бил в лицо, а мысль в голове ныла: “Ты вор, а не сыщик. Ты должен искать как вор. Как бы ты сам сделал? Где бы спрятал награбленное добро? Куда бы рванул после?
Герман подошёл к краю платформы.
Налетел всполох памяти из его времени: как он сам однажды удирал через грузовой двор от патруля. Там, где куча ящиков, мусор, где можно затеряться, смешаться.
“Преступник — всегда выбирает тень, где не видно силуэта”, — сказал он себе.
Он перешёл через путя и оглянулся—слева был тёмный проход между двумя складами. Узкий, неприметный. Ну конечно,туда и пошли бы.
Он направился туда быстрым шагом. Порфирий — за ним.
Проход вёл к небольшому углублению, где снег был перемешан с грязью, а на земле твёрдой коркой лежали остатки вчерашнего дождя. Здесь вмёрзли три следа — глубокие, тяжёлые. И присутствовали маленькие тёмные капли, словно кто-то здесь, что-то разлил.
Герман присел.
Капли были бордовыми. Пальцем трогать не стал — и так понятно. Кровь. Явно кто-то из нападавших получил здесь травму, а вот и место, где этот некто поранился—из земли торчит кусок арматуры какой в темноте сложно было увидеть и на его краю так же заметны замёрзшие капельки крови.
Он встал, посмотрел по сторонам.
Слева — кусты. Справа — старый деревянный забор, покосившийся, прям как на окраинах его родного района. За ним — просёлочная тропа.
Там следы заканчивались.
Ветер посвистывал, а в груди у Германа что-то словно повернулось винтом: вот оно. Вот куда они ушли.
Но как сказать это по-сыскарски?
В 70-х таких фраз он насмотрелся в кинофильмах и поэтому желая создать необходимый образ поднял руку и уверенно бросил:
— Ушли здесь в обход. Через сторожку или кустарник к грузовым сараям. Двигаемся туда.
Порфирий покорно кивнул, не проронив ни слова. А Герман в этот момент мысленно ржал от нервов:
“Ну ты и артист, Шрам. Только бы не спалиться…”
Дальше — складская зона. Длинные тёмные ангары, металлические двери, из которых тянет холодом. У одного из сараев стояла бочка. На бочке — пустая бутылка из-под “Московской”. На бутылке — тонкий отпечаток пальцев, скрытый инеем.
Герман подошёл и на секунду прикрыл глаза, чтобы снова вспомнить старые ментовские фильмы: как там они брали улики… бесшумно, уверенно, будто всё под контролем.
Он поднял бутылку носовым платком, который Лида сунула ему утром “на всякий случай”. Вор бы так не делал. Но сыщик — должен. Повернул бутылку к свету, отпечаток нескольких пальцев был виден довольно хорошо.
— Отпечатки, — сказал он вслух. — Порфирий, есть с собой сумка? Очень аккуратно положи её туда, потом в отделение снимем с неё отпечатки пальцев и сравним по картотеке.— Порфирий кивнул, достал из кармана своей шинели большую холщовую сумку и со всеми предосторожностями уложил в неё пустую бутылку словно это была китайская ваза.
Шрам про себя снова подумал: как бы сказать это так, чтобы выглядело профессионально по ментовски низким голосом для важности:
— Запиши. Возможно, нападавшие уверенные, что за ними никто не погонится, здесь сделали короткую остановку, распили для сугреву бутылку водки, об этом свидетельствует вытоптанный вокруг бочки снег и снова такие же окурки. Один из них возможно ранен, здесь тоже видны брызги замёрзшей крови.— Порфирий быстро записал всё в свой блокнот.
Герман отвернулся, и угол его рта дрогнул.
Господи… Да я же угадал…
Дальше он повёл осмотр так, будто всю жизнь этим занимался: методично, уверенно, шаг за шагом.
Хотя внутри было только одно — паника, разбавленная воровской смекалкой.
Он искал не по правилам УПК 1952 года — о которых не имел ни малейшего понятия.
Он искал так, как искал бы сам, будь он преступником в 1976-м:
где можно спрятать вещдоки;
где пройти незаметно;
где быстро обменять что-то ценное;
кто в округе торгует по-тихому;
кто умеет закрывать глаза на это за пару монет.
И чем дольше он ходил по снегу, тем больше понимал: возможно он сможет сыграть эту роль. Он сможет быть сыщиком. Не через службу. Через преступление.
В конце концов сказал Порфирию:
— Нам нужно проверить мастерские, лавки у вокзала и тех, кто торгует ночью. Они всегда знают больше, чем официальные люди.
Если кто-то из них слышал про драки, про чужаков, про продажу барахла — они скажут. Надо только правильно спросить.
Порфирий снова уважительно кивнул.— Давай вызывай этих…оперов, лучше с собаками и пусть пройдутся здесь на всякий случай— о результатах потом мне доложат, а мы с тобой ещё немного пройдёмся.
Герман, уходя от склада, впервые почувствовал не страх, а азарт.
“Может, я и правда смогу играть этого Кондратьева… По крайней мере — пока меня не раскусили.”— Подумал он.
Они шли от складских ангаров, чувствуя, как мороз въедается в кожу, будто проверяя его на прочность. Снег становился плотнее, тяжелее, и ветер гнал его по рельсам, стелил по земле тонкую, серебристую пелену. В этой пелене вещи исчезали быстрее, чем появлялись: следы, окурки, грязь. Но в его голове всё стояло на месте. И даже выстраивалось в какую-то схему. Он впервые ощущал то, о чём раньше слышал только в чужих рассказах — ту самую “воровскую жилку”, будто где-то внутри, между привычкой замечать лазейки и умением ускользнуть, всегда жила и другая способность: понимать путь. Тропу. Нить, по которой бежит
