Империя Чугунного Неба (СИ) - Чернец Лев

— Испортил? — Над ним склоняется Гарретт, тогда ещё главный механик при доме Вейтов. Его рабочий фартук пахнет машинным маслом. — Ничего, починим.

Улисс запоминает этот момент: запах металла на руках взрослого, терпение в голосе, когда толстые пальцы аккуратно и с удивительной точностью разбирают повреждённый механизм.

Первый урок: «Всё можно починить».

Вибрирующий лязг стали в тоннеле — и воспоминание рассыпалось. Улисс дёрнулся, ударившись плечом о сырую стену. Боль под рёбрами напомнила: он всё ещё в подземелье, а патруль близко. Он замер, прислушиваясь к звукам. Где-то впереди шум подземной реки. Где-то сзади — мерные шаги патрульных. Он двинулся на звук воды, спотыкаясь о старые рельсы узкоколейки. Левая рука скользила по стене, находя опору во тьме.

Четырнадцать лет. Осенний дождь стучит по кожаной крыше кареты. Отец молчит, лишь пальцы в белых перчатках нервно барабанят по рукояти парадной трости.

— Ты — Вейт, — наконец говорит он, не глядя на сына. — Твои предки держали меч, когда эта... чернь держала в руках лишь лопаты. Мы подарили им цель. Порядок. Иерархию.

Трость резко стучит по полу.

— И этого… Более чем достаточно!

Механический фонограф Улисса летит прямо на мостовую, и восковые цилиндры с речами казнённых катятся в грязь.

— Зачем ты приказал сломать его? — Он вцепляется в сиденье, чувствуя, как холодная перчатка отца стирает с его щеки предательскую влагу. Она пахнет старыми деньгами.

— Ты дал слугам слушать мысли мертвецов. — На перчатке остаётся влажный след. — Их знания — это нож у нашего горла. — Трость поднимает его подбородок. — Ты понял?

— Да, папа.

Тоннель сузился, превращаясь в каменную горловину. Улисс двигался на ощупь, ладонями читая швы между кирпичами — здесь кладка была старой, времён первых подземных коммуникаций. Воздух пах железом и застоявшейся водой. Где-то впереди зашипел пар. Он замер, прижавшись к стене.

— ПРОДОЛЖИТЬ... ПОИСК...

Улисс выдохнул и продолжил путь, различая в темноте слабое мерцание.

Свет? Или просто глаза, уставшие от тьмы, сами рисовали призрачные пятна?

Семнадцать лет. Чердак поместья. На верстаке — паровая турбина Улисса, клубок медных труб, скреплённых проволокой и слепой надеждой. Она дёргается, как пойманная птица, каждые три секунды извергая струю кипятка.

— Чёрт! — Улисс отпрыгнул, едва избежав ожога. — Почему она так делает?!

В дверях стоит Гарретт. Он не торопится входить — видимо, ждёт, когда турбина взорвётся окончательно.

— Тебя приняли в университет, — он швыряет конверт на верстак. — Но там не любят выскочек, которые не знают разницы между давлением и температурой.

Гарретт подходит, берёт гаечный ключ и лёгким движением подкручивает болт у основания. Турбина работает — ровно, без плевков кипятком.

— В университете тебе не помогут. Там бьют по рукам за такие «недотяжки».

Дверь захлопывается.

Улисс стоит, сжав кулаки. Его турбина работает. Но он не знает, почему.

Развилка. Левый тоннель — широкий, с аккуратными кирпичными сводами. Правый — узкая щель между ржавыми трубами. Улисс выбрал правый. Теснота сдавила грудь. Пробираясь боком, он почувствовал, как что-то хлюпнуло у него под ногами — гнилой крысиный труп. В следующее мгновение он услышал:

— ОБНАРУЖЕНО! ЛИКУЙТЕ!

Восемнадцать лет. Лекционный зал Верховного Технического Университета. Своды украшены золотыми гербами. На стенах — схемы паровых машин, специально сделанные неэффективными.

— Как видите, золотник должен располагаться строго под углом в сорок пять градусов, — голос профессора булькает. — Любое отклонение — ересь.

— Если наклонить золотник на тридцать градусов, КПД вырастет, — заявляет Улисс с третьего ряда.

Взрыв хохота. Ледяной голос профессора:

— Ваша ересь приведёт вас в куда менее комфортабельное помещение. А теперь замолчите и не прерывайте более процесс познания.

В зале повисает гробовая тишина. Слышен только голос преподавателя, ядовитый и шипящий. Улисс смотрит на линейку, лежащую на столе. Кончиком пальца он сдвигает её к краю стола. Звон. Она падает на каменный пол. Звук, как удар камертона, разрезает тишину. Профессор замолкает, но никто не оборачивается…

После лекции к Улиссу подходит девушка в сером платье. Её зелёные глаза смотрят с пониманием.

— Твой расчёт верен, — говорит она тихо. Её голос низкий, но чёткий. Почти шёпот. — Но ты смотришь слишком узко. Ты думаешь о давлении пара. А нужно думать о природе самой энергии.

Она проводит пальцем по исписанному тетрадному листу, размазывая грифельные буквы.

— Они учат, что всё стремится к хаосу — такова неумолимая вторая догма. Энергия угасает, и на этом угасании строится их власть — закон Entropia Imperia. — в её взгляде холодный огонь. — Но что, если это лишь половина истины? Что если можно не просто использовать энергию, а... обратить вспять? Вернуть её?

— Как? — шепчет Улисс ей на ухо.

— Переписать фундаментальные законы, — она улыбается, и в этой улыбке есть что-то от безумия и гениальности. — Создать машину... Меня зовут Маргарет. Хочешь помочь мне?

Железномордый появился в конце тоннеля, его стеклянные глаза вспыхнули кроваво-красным. Он жадно скрежетал суставами.

— ПРОТОКОЛ... ОЧИЩЕНИЕ... — механический голос эхом разнёсся по каменным стенам.

Улисс рванулся вперёд — и тут же рукав впился в зазубрину вентиля с зудящим звуком рвущейся ткани. Он дёрнул — материал натянулся, но не поддался. Снова — резче, отчаяннее. Шов треснул, но не разошёлся.

Три года назад. Комната Маргарет. Полночь. Она склоняется над столом, её каштановые пряди выбиваются из строгой причёски. Улисс наблюдает, как её тонкие пальцы выводят сложные расчёты.

— Они называют это ересью, — шепчет он, касаясь уголка чертежа, где изображён контур человека, пронизанный линиями силовых полей. — Воскрешение. Они сожгут нас за одно упоминание.

— Их невежество — не мерило истины, — Маргарет не поднимает глаз, её перо выводит новый виток спирали. — Они поклоняются машинам, которые лишь имитируют жизнь. Мы же ищем искру. Ту, что можно поймать и... перезапустить.

Она откладывает перо и смотрит на него. В её глазах — слёзы ярости и надежды.