Мертвые мальчишки Гровроуза - Gadezz
Нэджи покидает банду.
И это меня не касается. Не. Касается.
Я его толком не знаю. Пересекались в школе на смежных занятиях. Не уверен, что обменялись хоть словом. Вечно понурый. Волосы лезут в глаза, а еще эта жутковатая бита из гаража моего отца… Сложно сопереживать парню, когда знаешь девиз банды, который красноречиво говорит за них: «Нельзя отнять то, что сам дал». Весьма циничная позиция. Так с чего мне помогать ее последователю? Выход из «змеев» нужно заслужить. Ценою здоровья или даже жизни.
Совесть возвращает меня в ночь нашего странного знакомства. Нэджи пробрался в дом к моим родителям – не дурак ли? – и заявил, глядя мне в глаза, что собирается нас обокрасть. Чокнутый парень, поверивший в себя. Конечно, он помог мне с теми обрыганами у бара, но я бы и так перетерпел, верно же? К боли мне не привыкать. Это не повод подставляться.
Не повод, и точка.
У дома на подъездной дорожке – отцовская машина. Солнце уже встало, и его лучи бросают на воду в фонтане переливающиеся, точно рыбья чешуя, блики. Я паркую пикап и выхожу из салона, поправляя пиджак. Затем разглаживаю брюки и смотрю на свое лицо в боковое зеркало. Уверившись, что выгляжу опрятно, я расправляю плечи и иду к главному входу.
В доме тихо. Значит, отец снова не в настроении. Хочу проскользнуть наверх, но на лестнице меня останавливает ледяной тон:
– Надеюсь, ты не планируешь пропустить занятия?
Уговор есть уговор. Моя подработка в казино не должна мешать учебе. Даже если я буду засыпать в классе, мое присутствие там обязательно. В последний раз, когда директор вызвал родителей из-за падения успеваемости, синяки проходили долго.
– Нет, сэр, – я принимаю стойку смирно. – Как раз собирался принять душ и переодеться.
Ложь. Надеялся, что он задержался в командировке и я отосплюсь.
– Ромео?
Я поднимаю взгляд, а внутри трясусь, судорожно пытаясь вспомнить, где же оступился. Отец ослабляет галстук. На внутренней части воротничка его рубашки заметен след от помады. Алый. Мама предпочитает розовые оттенки. И он даже не пытается создавать видимость. Не скрывает, прекрасно осознавая, что ему сойдет это с рук. Всегда сходило. Похоже, слабость к женщинам передается в нашей семье по наследству. С прискорбием признаю: каков отец, таков и сын.
– Нитка, – показывает он себе на грудь. – Убери ее.
Я смотрю на свой пиджак и замечаю на одной из пуговиц торчащую нить.
– Да, сэр.
– Свободен.
Отец уходит на кухню, включаясь в рабочий созвон. В подобные моменты я особенно рад, что не застал своего деда, дослужившегося до полковника, в живых. К своему сыну – со слов моей матери – он относился как к рядовому офицеру и за всю свою жизнь ни разу не обнял. Узнав об этом, я стал искать любви. Настолько во мне пророс страх однажды проснуться таким же холодным ублюдком, каким был дед и каким вырос отец.
Я поднимаюсь по лестнице и хватаю себя за запястье, унимая дрожь. Не выдержав напряжения, тяну за пуговицу и отрываю вместе с ниткой, после чего убираю ее в карман брюк.
У самой двери мне под ноги бросается шпиц. Он радостно тявкает и вертится юлой. Из жалости – пока никто не видит – я чешу его за ухом, поскольку мать обычно прикасается к собаке так пренебрежительно, словно трогает скользкую жабу.
– Ромео!
К слову, о матери…
– Да, мама? – я приоткрываю дверь в родительскую спальню, где на кровати разложены горы платьев, а на полу расставлены десятки пар люксовых туфель.
– Мне идет? – Она прикладывает к груди розовый, точно пирожное, жакет. – Иду завтра на благотворительный вечер.
– Какая тема?
Мать морщит нос:
– Кажется, дети, больные онкологией, или лесные пожары.
Я кашляю в кулак, пряча за этим слова:
– Интересный разброс.
– Что говоришь?
Ее глаза припухли. Похоже, она снова плакала. Губная помада на воротничке отца и – наверняка – чужой парфюм не остались без внимания. И сам того не желая, я вспоминаю яркий эпизод из детства…
Мне было десять, и мы с другими детьми играли у фонтана. А мать, сидя в саду с подругами, раздавала им непрошеные советы: «Мужчины всегда заглядываются на автомобили поновее, дамы. Поэтому не стоит отправлять их в салон одних. Старение неизбежно, зато в наших руках возможность его оттянуть, а когда настанет время обновить салон, важно внушить, что вы – редкая ретромодель, стоящая целое состояние».
– Ромео?
– Прости, задумался. Надень фиолетовое платье с розами, – я широко улыбаюсь, хотя внутри весь горю от злости на отца.
Мать подхватывает вешалку и крутится у зеркала.
– Думаешь, дорогой?
Дорогой. Она обращается так, поскольку искренне верит, что за право стать матерью заплатила высокую цену. Помню, перед первым учебным днем она опустилась на колени, поправила воротничок моей рубашки и сказала: «Ты – самый ценный подарок, который я когда-либо получала. Не разочаруй мамочку. Веди себя достойно и не хмурься. Договорились?» А я кивнул, принимая привычные правила игры.
– Ага, – возвращаюсь я в реальность. – Это цвета нашей футбольной команды.
– О! – она хитро подмигивает мне в отражении и уходит в гардеробную переодеваться, оставив дверь приоткрытой. – На благотворительных вечерах обожают отсылки.
– Не сомневаюсь, – зеваю я, расхаживая по комнате.
– Представляешь, недавно через фонд я исполнила желание одного больного подростка. Оказалось, он из твоей школы. Попросил поездку к китам для какой-то соседской девчонки.
– И как прошло знакомство?
– Даже не знаю. Мне предложили подарить ему билеты лично, но… – слышу возню с молнией и пыхтение, – но я побоялась. Вдруг он заразен.
– Мам, это лейкемия, – понимаю я, о ком идет речь. – Это не…
Мать распахивает дверь:
– Знаю-знаю, это ведь не ВИЧ[68]. – Она идет походкой от бедра. – Подстраховка. На всякий случай.
Спорить с ней нет смысла. Я настолько выжат, что все мои мысли сводятся к двум вещам – к завтраку и крепкому сну, но вместо этого мне предстоит пережить еще один школьный день.
– Мам, мне пора.
– Ступай, дорогой. И не забудь выпить смузи из шпината. Твоя порция в холодильнике. Ты поднабрал. Попробую уговорить отца на модельное агентство, но тогда придется сбросить пару килограмм.
При воспоминании о неделе детокса к горлу подкатывает тошнота.
– Ага. Понял.
Глубоко в душе ей всегда есть дело только до одного человека в семье – себя самой. И если существует шанс, что одна из этих престарелых леди из казино предложит мне более выгодные условия общения, мать закроет глаза на все красные линии. Но когда дело касается ее самой, она – как бы это ни звучало – видит будущее. То, в котором мой отец оставляет ее ни с чем ради жены помоложе, и единственным, на кого ей можно будет опереться, буду я. Наверное, именно поэтому матери настолько важно в меня инвестировать, ведь однажды она снимет с этих вложений проценты.
Я закрываю дверь своей спальни, прижимаюсь к ней спиной и выдыхаю ядовитый воздух, успевший осесть в легких, а после… Все сливается: душ и наспех натянутая чистая одежда; дорога до школы; вставший поперек горла смузи и пропущенный обед; неловкий разговор с Кензи о моем отце и тот искусственный мемориал у шкафчика Эллиота. И ведь кома еще не смерть…
В коридоре между занятиями я пересекаюсь с белокурым официантом, и мы оба отводим взгляд, действуя по протоколу казино. И это вновь возвращает меня к Нэджи. От него – придется признаться самому себе – я отворачиваюсь тоже.
Вернувшись домой из школы, первым делом я падаю на постель, но вместо сна долго ворочаюсь до самого вечера. Отец кричит на кого-то по видеосвязи. Шпиц тявкает в саду на птиц, а телевизор из гостиной вещает о рецессии в экономике. Раздраженно вскочив, я мечусь из угла в угол, точно пойманная под купол бабочка. Затем сажусь на край кровати, ощущая груз ответственности, и гипнотизирую взглядом шкаф, в глубине которого запрятан мой тайник.
Дела «змеев» меня и правда не касаются. И все же, если отвернусь от человека в беде сегодня, не прощу себе этот поступок завтра. Поэтому я подхожу к шкафу, открываю створки и достаю запрятанную вглубь коробку. Нет, не с совестью, а с тем, что для меня ценнее, – со своим будущим.
Открыв крышку, я берусь пересчитывать накопленные за время работы в казино деньги. Забираю их все и, терзаясь сомнениями, складываю в рюкзак. Суммы должно хватить, чтобы Нэджи с семьей
