Мертвые мальчишки Гровроуза - Gadezz

Каждый старается измотать противника. Кибе удается перехватить инициативу, но ненадолго. Стоит ему потерять бдительность, и Баран тут же хватает Кибу за запястье, резко тянет на себя и зажимает его шею подмышкой, как в тиски. Киба приоткрывает рот, жадно хватая воздух, и пытается вырваться.

– Проси пощады, щенок, – рычит Баран.

Толпа разом притихла, будто выключили звук у шипящего до этого радио.

– Проси, кому сказал!

Губы Кибы дергаются в ухмылке:

– Пошел ты, пес.

Баран давит сильнее. Киба хрипит. И я вспоминаю услышанное однажды правило: «“Райские змеи” пощады не просят». Это ловушка. Если нарушить устав, станешь шавкой. Последним в иерархии. О тебя будут вытирать ноги, а единственной наградой станет возможность почистить ботинки названного хозяина. Мне доводилось видеть такое не раз. Жалкое зрелище.

– Просто скажи, что он просит. – Нэджи дергается, пытаясь вырваться вперед, но босс хватает его за капюшон и тянет к себе, словно Нэджи ничего не весит.

– Не лезь. Это выбор твоего брата.

Нэджи сжимает кулаки, но перечить не смеет. Вместо этого он пытается поймать взгляд Кибы, постоянно от него ускользающий. Киба сплевывает кровь и повторяет, чеканя слова:

– Пошел. Ты. Пес.

Мурашки бегут по моему позвоночнику, щекочут волоски на затылке и вынуждают сжаться от холода. Опомнившись, я достаю дрожащей рукой из заднего кармана штанов телефон и набираю вызов. В трубке раздаются гудки. И в этот момент раздается хруст, а за ним следует крик.

– Служба 911, что у вас случилось? – слышу я женский голос из динамика, а сам не могу перестать смотреть на лежащего у корней дуба Кибу.

– Ах ты, сука! – Нэджи вырывается из хватки босса, поднимает с земли пистолет Барана, снимает с предохранителя и направляет дулом в перекошенное гневом лицо цепного пса. – Ты мог отпустить его!

– Служба 911, вы меня слышите?

Я сбрасываю звонок. Баран вытирает пот со лба, опускается на корточки рядом с бесчувственным Кибой и прижимает пальцы, нащупывая у воротника пульс.

– Он принял решение. Жить будет. Другой вопрос – как.

– Иди на хер, пес!

– Убери ствол, – шипит Баран. – Забываешься?

И в этот момент раздается щелчок. Мистер Дик взводит курок своего револьвера, направляет на затылок Нэджи и нажимает спуск. Раздается звук выстрела, и я падаю в траву, прикрыв рот рукой. Слышу, как тело Нэджи с глухим звуком падает на землю.

– Если ты не веруешь в дьявола, – спокойно, без единой ноты сожаления, произносит мистер Дик, – это не означает, что его не существует, сынок.

Я еле сдерживаю рвотный позыв.

– Что делать… с трупом, босс? – спрашивает один из банды, его голос дрожит от благоговения и ужаса одновременно.

– Срежь тату с запястья и найди ему гроб. Не найдешь, сойдет и яма.

– С-срезать? Но он ведь… мертв.

Я приподнимаюсь из кустов, ухватившись за прутья забора.

– Сдох псиной, ты это хотел сказать? – Мистер Дик плюет на бездыханное тело и пренебрежительно отмахивается, будто от назойливой мухи: – Не «змеем». А собаке – собачья смерть.

Он поднимает воротник пальто и уходит по тропе к воротам, ни разу не обернувшись. Когда Нэджи, точно мешок с мусором, забрасывают в сырую могилу и засыпают землей, кладбище пустеет. Меня выворачивает шпинатным смузи, и все тело сотрясает мелкая дрожь. Руки и ноги холодеют.

Придя в себя, я вытираю рот и нахожу в себе силы набрать 911, чтобы вызвать помощь для Кибы, который, надеюсь, жив. Сотрудник на другом конце линии просит представиться. Я спотыкаюсь на имени и называю свое настоящее, отобранное у меня при усыновлении. Затем вешаю трубку и чувствую, как затягивается невидимая удавка на шее…

Глава 18. Последний фронтир

Кензи

Ночь заглядывает в приоткрытое окно. Лунный свет разгоняет голодные тени по углам, а с кухни доносится свист чайника. На моей кровати лежит диктофон с кассетами, а возле него – сложенный в несколько раз лист бумаги, который я только что нашел в коробке под дверью. Каждый уголок идеально примыкает к другому, а чернила просвечивают насквозь. Я раскрываю послание и вижу нарисованную карту. С обозначением домов, путаных линий, пометок и даже креста с припиской «Клад».

Я свожу в недоумении брови и судорожно перебираю кассеты. На одной из них – на той, что с наклейкой в виде планеты-кота, – написано: «Прослушай меня». Нервно сглотнув, я усаживаюсь поудобнее на пол, вставляю запись в плеер и нажимаю кнопку воспроизведения. Пленка уже перемотана на нужный фрагмент.

– Привет, Кензи! Это твой друг Эллиот, – голос Грейнджера звучит так далеко и одновременно близко. – Если ты это слушаешь, значит, я уже ушел за билборд.

Его имя из времен до нежизни звучит непривычно. Как если бы меня попросили влезть в вещь, из которой я давно вырос…

Он прочищает горло:

– Не печалься. Или что вы там, нейротипичные, делаете? Ой, погоди… – Я слышу, как шуршит бумага. – Итак… Даже Вселенная однажды остынет, но это не точно… Нет, погоди.

Грейнджер делает паузу и начинает заново более торжественным тоном:

– Даже Вселенная однажды остынет. А перед этим, когда водород не сможет создавать новые звезды, наступит эпоха черных дыр. Согласно Хокингу, при их испарении информация о поглощенной материи сотрется навсегда. Как и со смертью человека уходят яркие улыбки, звонкий смех, прочитанные книги, пролитые над дурацкими фильмами слезы и штрафы за парковку. Звучит пессимистично, понимаю… Это называется «информационный парадокс»[70].

Судя по шелесту, он переворачивает лист:

– Однако важно помнить: возмущение, внесенное нами во Вселенную, не исчезло насовсем. Мы все сделали вклад в субатомный шум. Ты, я, Ромео, Уиджи и даже громила Базз повлияли на возрастание энтропии.

На мои глаза наворачиваются слезы, и я их смахиваю.

– Помни, звезда загорается благодаря слиянию протонов. В результате образуются ядра гелия и высвобождается энергия. Так до нас доходит свет. Но протоны – крохотные частички, Кензи. И на своем пути они встречают стену электрического отталкивания и – ты только вообрази! – преодолевают ее.

Грейнджер делает шумный вдох, будто до этого не дышал вовсе, и продолжает:

– Все мы, мертвые мальчишки, точно звезды. Не буквально, конечно. И чтобы сиять, приходится побороться. С зудящими, как от укуса комара, травмами и вечно жужжащими над ухом родителями, но прежде всего – с самими собой.

Темп его речи меняется, став привычным. Видимо, отложил написанное.

– Не забывай: стена – это лишь еще одна преграда. А любое препятствие можно разрушить, но делать этого я не советую. Лучше поискать дверь. Ведь где-то же она есть, правда? Знай я вводные данные, просчитал бы вероятности. В общем, мне кажется, насчет суперлавандера Ромео был прав. Кстати, это он и помог мне с этим посланием.

Когда Грейнджер замолкает, я до боли в ладонях сжимаю кулаки, а через минуту запись возобновляется:

– Базз захрапел, а я думал, генератор опять сломался. Так, о чем это я? Из головы вылетело. Ладно. Надо сворачиваться, а то пленка заканчивается. Оставляю тебе свой стратегический запас батончиков и прикладываю к ним маршрут. И прости, что не сказал все это лично. Когда ты плачешь, у тебя текут сопли, а еще ты несанкционированно лезешь обниматься. Мне такое не нравится.

Я ерзаю на месте. Что-то падает, Грейнджер копошится, бормоча под нос, а затем добавляет:

– Передай Уиджи: его вины в случившемся со мной нет. А то он весь такой Нептун. Снаружи не скажешь, а внутри штормит. От нас, землян, он очень уж далеко, и, кажется, поэтому мои слова до него не доходят. И проследи за Баззом. Я отдал ему все свои йогурты. Даже черничные. Знаешь же, он немного Сатурн с этими кольцами… Вечно отгораживается. Я ему протянул подарок и говорю: «Бери!» Он раскраснелся, промямлил нечто неразборчивое и ушел на пробежку. Вот скажи, – Грейнджер сопит, точно раздражаясь, – зачем бегать, когда тебя в холодильнике ждут йогурты? Эх, ладно.

В комнате становится слишком тихо, и я хватаюсь за плеер в страхе, что запись внезапно оборвалась, но Грейнджер вдруг говорит:

– Я не придумал окончание монолога. Наверное, оно и к лучшему. Ты же здесь писатель, Маккензи Берд. Тебе и решать, чем все закончится…

Диктофон издает скрежет, и я прислоняю ухо к динамику:

– Встретимся на просторах Вселенной, Кензи. Конец связи.

Сообщение обрывается. Я опускаю руку и отрешенно – ощущая