Мертвые мальчишки Гровроуза - Gadezz

Я набираю полную грудь воздуха, словно вместе с ним можно набраться смелости, и выдаю:

– Но в твоем доме все повторилось. Я струсил! С Ромео я поступил так же!

Кеплер поворачивает голову обратно ко мне и вздыхает:

– Ты не виноват, Кензи. Разве он не попросил тебя молчать?

– Д-да. – Я припоминаю просьбу Ромео прямо перед тем, как оказался в шкафу. – Так и было.

– И ты ведь боялся навредить ему, если кому-то расскажешь?

Глаза щиплет от непрошенных образов.

– Боялся, но с тобой…

– Со мной нельзя было знать всего, – он перехватывает инициативу, и пурпур освобождает часть его лица и одежды, стекая на землю. – Ты видел лишь дырявую ширму, через которую не смогли подглядеть даже взрослые.

Уиджи выходит вперед, и Кеплер пятится.

– Я вспомнил.

– Неужели, волчонок? – холодный тон суперлавандера возвращается.

– В казино, когда мы столкнулись на кухне, я отпихнул тебя. Мне… жаль.

– И это все?

Я начинаю переживать. Уиджи сжимает и разжимает кулаки, косится на меня и снова обращается к Кеплеру:

– Мистер Дик велел мне спалить дом. Приставил лучшего друга, чтобы проверить предел моей верности. Меня переполнял гнев, – он понижает голос, и я чувствую, насколько трудно ему дается это признание: – И страх.

Кеплер делает шаг навстречу:

– Почему?

Уиджи прикусывает щеку:

– Я боялся потерять благосклонность босса, который звал меня сыном. Боялся лишиться семьи. Или того, чем мне тогда казалась банда. Боялся перемен… Прошу, прости меня.

– Но смог ли ты сам простить себя? За Кибу.

– Нет, – без раздумья отвечает Уиджи.

Я задерживаю дыхание, наблюдая за реакцией Кеплера.

– Это… – задумчиво отвечает он, расхаживая перед нами, будто дрессировщик в цирке, – по крайней мере, честно. Знаешь, иногда травмы остаются с нами навсегда.

Уиджи выдерживает взгляд Кеплера:

– Знаю, как никто другой.

Кеплер поднимает голову к чистому небу и отстраненно повторяет то, что я слышал от него на кладбище:

– Я давно увлекаюсь астрономией. Даже писал доклад о законе движения планет в Солнечной системе…

У его ног – как из ниоткуда – появляется пурпурный кот. Кеплер опускается перед ним на одно колено и поглаживает за ухом.

– Его зовут Блэксэд.

– К-кеплер? – с осторожностью спрашиваю я.

Он поднимает на меня человеческие глаза, и остатки пурпура превращаются в дымку.

– Гляди, – пихает меня в бок Уиджи и устремляет взгляд на город.

Лавандеры, ожидающие команды «Фас!», отступают и идут прочь до тех пор, пока не пропадают из виду.

Базз издает хрипящий звук, и мы с Уиджи резко к нему поворачиваемся.

– Простите…

Я подхожу к нему, опускаюсь на землю, и его рука тянется ко мне.

– Простите, но придется… – Он сглатывает. – Придется прервать вашу сцену воссоединения. Правда, очень трогательно… Не было бы так паршиво, разревелся… Честное… слово.

Кеплер вглядывается в рощу и говорит:

– Его зовет билборд.

Страх пробирает меня до самых костей.

– Нет, – я сжимаю окровавленную ладонь Базза, словно пытаюсь удержать его на этом свете.

Уиджи подходит сзади и кладет ладонь мне на плечо:

– Он потерял слишком много крови.

– Оживет! – выкрикиваю я, совсем от себя не ожидая.

– Я слышу его, Кензи, – улыбается Базз, и уголок его губ подрагивает. – Кеплер прав. Мне… пора.

Моя нижняя губа предательски дрожит. Я шмыгаю носом, крепко сжимаю ладонь Базза, но заставляю себя разжать побелевшие пальцы. Медленно покачиваясь, я встаю на ноги. Бедро, в которое попал осколок, пронзает острая боль, как будто рана начинает расползаться.

Глубоко вдохнув, я едва заметно киваю. Мы подхватываем Базза втроем. Удивительно, но, несмотря на дыру в теле, он не издает ни звука. И это осознание лишает меня последней опоры.

– Я сам, – мой шепот уносится ветром, и я говорю громче: – Пустите! Он просил меня не бросать его.

На лицах мальчишек непонимание, смешанное с испугом.

– Кензи, – Уиджи тянется ко мне, но я отбиваю его руку и тут же жалею о своей резкости.

– Прости. Просто… не мешайте нам.

Они опускают Базза на землю и отходят. Я хватаю его за подмышки и тяну в сторону рощи. Мои раны саднят, но физическая боль не идет ни в какое сравнение с той, что терзает душу. Силы, которые почти покинули меня минуту назад, нарастают с каждым рывком. Розы сминаются под тяжестью Базза, отдавая цветочный аромат, и меня начинает мутить.

Не знаю, сколько я тащу почти безвольное тело, но силуэты Уиджи и Кеплера сливаются в темные пятна – кляксы, размазанные на холсте города. Эти образы чужие. Они принадлежат не мне – Уиджи. Он мысленно дотягивается до меня даже на таком расстоянии, и от этого в моей груди все переворачивается. Я отталкиваю от себя его жалость, сосредоточившись на шагах.

Раз-два. Раз-два.

– Кензи, – шепчет Базз. – Слышишь?

За спиной скрипит билборд.

– Тише. Береги силы, придурок!

Внезапно до меня, словно шелест листвы дуба, долетает шепот. Всего мгновение, которое похоже на мимолетный поцелуй матери в жаркий летний день. На взмах птичьих крыльев перед тем, как вылететь из гнезда. На первый луч солнца, проникающий в остывшую за ночь комнату. На вспышку молнии, озаряющую своим светом целый город.

Чувства накатывают на меня, они так сильны, что я не выдерживаю и валюсь на землю.

– Кензи? – зовет меня Базз, с трудом приподнимая веки.

Я сажусь, укладываю его голову себе на колени и смотрю на его бледное лицо:

– Да? Я здесь.

– Кажется, мне и правда пора, – тихо говорит он.

Мое сердце сжимается.

– Куда?

– Сам не знаю. – Базз всматривается в небо, и солнечные лучи путаются в его ресницах. Затем он находит мои глаза своими и улыбается краешком губ: – Ты ступай. Тебе еще рано.

– Но…

– А я тут останусь.

Мой мир идет трещинами, точно разбитая ваза, которая, даже склеенная, никогда не станет прежней.

– Базз…

По роще проносится ветер. Он срывает лепестки с роз – и те кружатся в воздухе, как бабочки в танце. А билборд, будто ребенок, не умеющий ждать, скрипит все настырнее и протяжнее.

– Все будет хорошо. – Базз щелкает меня по лбу двумя пальцами, и его рука обессиленно падает в траву. – Еще сыграем, дурень.

Он опускает веки. Его дыхание становится поверхностным, и грудная клетка поднимается реже, реже и реже, пока почти не перестает двигаться. Я чувствую, как Базз ускользает, а потом… меня, точно ядовитой стрелой, пронзает осознание: вот и все.

Мои руки в крови – моей, его и, кажется, даже роща отдала мне часть своей.

Я аккуратно, придерживая затылок, опускаю Базза в цветы, которые окружают его голову будто ореол. Поднимаюсь на ватных ногах, стараясь не смотреть вниз. Бреду назад к дороге. Следую за крохотной бабочкой, перелетающей с бутона на бутон, словно за путеводной звездой. Вытираю рукавом слезы, и внезапно шепот билборда скользит, словно дуновение ветра, рядом со мной. Я резко оборачиваюсь, пытаясь найти взглядом Базза, но его… больше нет. А роща простирается так далеко, что впервые кажется мне бесконечной.

Эпилог

Кензи

С той треклятой вылазки прошло ровно четыре месяца. Без теплого свитера в рощу уже не выйти. Ветер вырывает с корнями воспоминания об осени и разносит облетевшую листву дуба по кладбищу. Под ногами хрустят первые заморозки, а засохшая трава припорошена редким снегом. Зима, точно мотылек в коконе, пытается прорваться в наш мир, раскрыв свои белоснежные крылья.

Уиджи, кажется, стало лучше. С момента исчезновения Базза он сумел многому обучить Кеплера и двух новых мальчишек. Кибы среди них нет. Когда я пытался о нем заговорить, Уиджи – в свойственной ему манере – затыкал уши тяжелыми риффами и произносил свою коронную фразу: «Я тебя не слышу».

Намеки, как вы поняли, я понимаю с полуслова. Поэтому стоило ему возвести стену, и я преследовал его до самой рощи и орал во все горло, перекрикивая музыку, какой же он придурок. Потом мы непременно падали в вечно цветущие розы, катались по земле и дрались, пока один из нас не начинал молить о пощаде.

Ладно, этим кем-то всегда был я.

– Знаешь, я тут много размышлял об этом месте… – сказал я Уиджи в последний день лета, надеясь вывести его на разговор о Кибе и маме. – Может, смысл в том, чтобы не пытаться найти способ связаться с теми, кто остался там, а принять разделяющую нас линию?

Мы лежали среди цветов, мечтая о первом снеге,