Мертвые мальчишки Гровроуза - Gadezz
Уиджи тогда ответил:
– Это ты так говоришь, поскольку обрел смирение. Легко тебе рассуждать, Кензи. В любой потере есть это «между». Шок, отрицание, гнев, торг… И когда доходишь до принятия, то, само собой, остальные этапы со временем теряют ценность. А я… – Он замолчал, словно обдумывая что-то, и добавил: – Все еще на пути.
– И опять ты прав, аж стукнуть хочется.
Спрашивать, слышит ли Уиджи билборд, мне было по-детски страшно. Боялся узнать правду. Что роща для него замолкла, а значит, он останется здесь навсегда – потерянным мальчишкой, как Питер Пэн в Неверленде. Или, напротив, что этот зов громче моего, и Уиджи уйдет раньше, оставив меня в нежизни одного. А ведь я без него – уверен! – пропаду… Если бы не рукопись, то точно свихнулся бы.
Утро и ночь сливались в череду дней, а я, нависая над ноутбуком Грейнджера, печатал историю, лихорадочно клацая по клавиатуре. Одна из клавиш постоянно залипала, и некоторые буквы на них от частого использования почти стерлись. Мои чувства и мысли обретали форму, разделенную строками и абзацами. И где-то между рутиной – то ли когда я нажимал на пробел, то ли когда потягивался от усталости – я вспоминал ушедших мальчишек…
Я часто думал о Баззе, который наматывал круги вокруг кладбища или ворочался в постели перед сном. Если бы у меня была возможность, я бы выбирал думать о нем всегда. Верил, что именно так он со мной и останется.
Над книгой трудились вместе.
Смеялись вместе.
И плакали тоже вместе.
Порой меня мучила бессонница, и я, лежа в кровати ночью, вытягивал перед собой руки и разглядывал пальцы. На коже плясали тени и путался лунный свет. А потом ладони всегда окрашивались в алый. Я всегда ощущал запах крови. Всегда тосковал. А потом мы вернулись в его дом. Уиджи рассказал мне о ночи, когда они застряли на чердаке, и о многом другом, что ускользнуло от меня, как бабочка из сачка. Так я постепенно примирился с утратой – позволив скорби быть.
Каждый раз, когда я брал в руки гитару Ромео, я вспоминал о нем и о его вере в силу души, судьбу и провидение. Я сидел ночью на перевернутом, будто вся наша жизнь, пикапе и разглядывал цепляющиеся за небо звезды. Представлял, что Ромео переродился где-то здесь – в семье любящих родителей, принимающих его целиком и полностью. Или подальше отсюда – в шумном городе у именитого музыканта. И теперь он с младенчества привыкает к аплодисментам.
Грейнджер, как бы я ни старался, тоже из головы не шел. Я открывал холодильник, а там были они – черничные йогурты. Заглядывал на заправку – на стеллажах стояли его штуки и хреновины. И слышал, будто наяву, его голос, стоило кому-нибудь ляпнуть антинаучную глупость или исковеркать заумное слово.
Все мальчишки – яркие звезды, рисующие на ночном небе причудливые узоры, которые принято называть созвездиями. Я отрываю от них взгляд и переступаю порог мотеля, пока все остальные спят. На кухне темно. Лишь белый свет от экрана ноутбука рассеивается по поверхностям, но отступает перед тенями. Вскоре ночь засвистит закипающим чайником, забренчит посудой и запахнет горячим кофе и шкворчащей яичницей.
Я вытираю о коврик подошву от мороси и подхожу к «Стене Посланий», оставляя за собой мокрые следы. Перечитываю записки прежних мальчишек и провожу подушечками пальцев по рельефным буквам. Вытираю слезы со щек и прикрепляю флешку с дописанной книгой над картой с кладом, оставленной мне Грейнджером.
Мои ботинки зашнурованы бантиком. На глаза натянута кепка с Риком и Морти. За окном приятно шумит ветер. Холодильник издает гул и изредка тарахтит. В воздухе чувствуется аромат яблочного пирога и ожидание грядущих перемен.
Вы знали о способности небесных светил меркнуть и набирать яркость вновь? Ученые наблюдали такое явление у Бетельгейзе. Грейнджер рассказывал. Вот я и думаю, что у нас – мертвых мальчишек – со звездами и впрямь много общего. Светим для одних – гаснем для других.
Возможно, нежизнь похожа на шоу Трумана, где за нами – с той стороны – наблюдает манипулятор. И происходящее вокруг не более чем проект. Часть отведенного мне здесь времени именно так я и думал, поддавшись рассуждениям Грейнджера о симуляции. Он несколько месяцев был одержим этой теорией, когда заметил пропажу своих йогуртов. Конечно же, разгадка вскоре нашлась: их таскал Ромео.
Людям свойственно верить в силу контроля, но Вселенная – я полагаю – ему совсем не подвластна. Мы хотим полагаться на правила, структуру и формулы. И неважно, чем является жизнь и смерть на самом деле – результатом последовательности наших и чужих решений, Божьей волей или столкновением молекул.
Ушедшие близкие становятся частью прошлого – потертыми снимками в старом фотоальбоме, который изредка достаешь, листаешь со светлой грустью и убираешь обратно на полку. Или той папкой в компьютере со скучным названием «Фото» и набором из памятных дат. И для тех, кто нас помнит, мы продолжаем сиять.
И пускай любая хорошая история непременно заканчивается, я верю, что моя… только начинается.
Благодарности
Написать благодарности. Такую задачу я поставила себе, когда редактура подходила к концу. На горизонте маячили сроки по сдаче рукописи, поэтому, взяв себя в руки, я села за компьютер…
Над городом повисло грозное ночное небо. По вентиляции разносился шум дождя, а в аквариуме гудел фильтр. Отопление уже заработало, но мне по-прежнему не хотелось вылезать из-под пледа, а текст продолжал цепляться за меня даже после эпилога. Отдавал помпезностью, будто я выходила на сцену и вручала каждому из моего длинного списка грамоту.
Я печатала и удаляла.
Печатала и удаляла, буквы не складывались.
Вы заметили, что в благодарностях принято писать слова, будто их автор вот-вот лопнет от избытка чувств? Взорвется и забрызгает стены приторным послевкусием. Это здорово. Мне бы красноречие сейчас пригодилось, но предложения словно падают с обрыва, не давая закончить мысль.
«А что, если сказать правду? – вертится в голове. – Мою. Без ломания себя и натягивания на лицо маски». Давайте попробую.
Я чувствую пустоту.
Такую, словно со взрослением понятие «мечта» для меня поблекло. Заменилось серой массой. Превратилось в сухое и угловатое, обросшее цинизмом слово «цель». Возможно, это вырежут и на полях напишут: «Так оставлять нельзя». Однако все эти чувства – часть любого пути. Из точки А мы доходим в точку Б, и перед нами вырастает новая цель, а затем все начинается опять.
«Может, мне стоит все удалить и попробовать заново?» – думаю я, постукивая ногтями о подлокотник кресла, пока кот мирно сопит под боком.
Вырезать и забыть. Замазать черным, подвергнув себя цензуре.
Написать нормально. Если бы знать как!
Дорога до издания длиною в десятки и десятки авторских листов позади. За спиной накопившаяся за годы усталость, а впереди новая развилка. Но прежде чем выбрать поворот, я смогу подержать свою книгу в руках, вдохнуть запах типографской краски и насладиться шелестом страниц.
Ничего из этого не могло бы случиться без – прежде всего – командной работы.
Будь «Мальчишки» фильмом, в эту самую минуту на соседних креслах засуетились бы зрители. Зашуршали бы пустые ведерки из-под попкорна. В зале загорелся бы свет, а по экрану побежали бы титры в стиле «Звездных войн», которые обязательно сопровождались бы эпичной музыкой, поскольку именно таких масштабов заслуживают люди, приложившие силы к изданию.
Хочу сказать спасибо всей команде издательства «МИФ» и тем, чьи имена на этом этапе мне неизвестны, но заочно я испытываю безмерную благодарность к каждому.
Спасибо руководителю редакции, Анне Неплюевой, которая держала со мной связь все те нервные месяцы, пока я судорожно дописывала рукопись, и шеф-редактору Павле Стрепет. За веру в меня и в моих «Мальчишек».
Без моего ответственного редактора случилась бы – я уверена! – катастрофа, и мир разом бы схлопнулся. У меня даже возникли серьезные вопросы к студии «Марвел», поскольку в списке их супергероинь я до сих пор не увидела имени Арины Ерешко. Непорядок!
Отдельную благодарность выражаю боссу «Чердака с историями» – Алине. Львице-тигрице, которая вкладывает всю себя и является мостом, соединяющим писателей и читателей со всех уголков страны и за ее пределами.
Спасибо моим корректорам – Дарье Журавлевой
