Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

– Благодарю! Грязная помойка совершенно не по рангу Еленочке и абсолютно не соответствует Полине, этому ангелу, обожающему и спасающему мать. Это очень самоотверженное сердце, я прежде не видел настолько преданного дитяти, влачащего непосильную, не по годам ношу без единой жалобы. Раздобудет кренделёк – матушке: «Вам, маменька, нужнее». Я восхищался Еленочкой издалека. У меня и в мыслях не было подойти к ней. Полина, само очарование, здоровалась со мною, милое создание. Иногда я покупал ей конфет, как-то она сказала: «Фрол Никитич, не стоит тратиться на конфеты, преподнесите мне полфунту сливочного масла и французскую булку, маменька так плохо едят!» Господи, с жалованья я купил всего, и икры, передал. Благодарила! Это удивительная, удивительная девочка! Она умеет принимать, не унижаясь и не унижая, это великий, великий дар!

Некоторое время ещё Потапов с восторженным умилением говорил о Полине и о её матушке. Но вдруг переменился. На лице проявилось выражение боли и тревоги.

– Однажды ночью Елена сама стучит ко мне. Боже! Ко мне?! Недостойному быть даже мостовой под её ногами! Взволнованная, в ажитации, знаете ли. Говорит чудовищные слова. Насильник выследил её, она вынуждена была обороняться, и… Боже мой, слабая женщина, тростинка! Как хватило сил?! Только боязнь бесчестия придаёт мощи! Столь невесомое создание… Она убила его! Нет! Вы в состоянии это понять?!

Он резко сник. Силы полностью оставили его. Андрей Прокофьевич предложил поесть. Налил ещё рюмку. От еды Потапов категорически отказался. Рюмку выпил. Без торопливости. Просто как необходимое условие для поддержания сил.

– В полицию она обратиться не могла. Никто бы не поверил. Следов насилия не было. Но если насильник не действует грубо, разве становится он от этого менее насильником?! Я помог Еленочке скрыть… В подобных домах часто переезжают, и сундуки по углам никого не смущают ни в какое время дня и ночи. Мы все живём сами по себе, что удивительно в такой невероятной скученности. Возможно, у нас образуются специальное зрение и особый слух: мы не просто не видим и не слышим, или же не хотим видеть и слышать. О, нет! Захоти мы увидеть и услышать – не сможем!

Немного помолчав, он продолжил:

– Я предложил ей кров. Тогда я жил приличней. Она облагодетельствовала меня, стала моей женой, родила мне двоих прекрасных ребятишек…

Он замолчал.

– Зачем же вы убили красавицу-жену и прекрасных ребятишек? – сочувственно поинтересовался Андрей Прокофьевич.

Потапов вне всяких сомнений испытывал истинную муку. Такую не сыграть, не изобразить. А посему ответ его – изменившимся до картонного тоном – со всей очевидностью прозвучал крайне несообразно:

– Я не смог о них позаботиться. Еленочка страдала лёгкими, была нервно истощена. Они заслуживали лучшего.

Далее он заговорил чуть живее, искреннее:

– У Еленочки был сложный характер. Страстная, горячая натура. Слишком горячая. Порой рядом с ней было невозможно находиться. Оно и понятно. Разве такому червю, как я, место на солнце? Смерть лучше, чем такая жизнь. Андрей Прокофьевич, не надо меня мучить! Я написал признание. Пьян-с был! Привиделось! Черти-с со всех углов! – Потапов в отчаянии попытался дать трактирного шута, но не вышло. Не выдержав, оборвался, и, как малое дитя, уронив лицо в ладони, разрыдался. У него сотрясались плечи, его било мелкой дрожью. Он оплакивал свою несчастную семейную жизнь, своих мёртвых маленьких больных детей, которые, скорее всего, и сами поумирали бы вскорости.

Насилу успокоили. Вера Игнатьевна пожалела, что не носит при себе постоянно, как Белозерский, саквояж или хотя бы несессер с некоторым набором средств. Пожалела всего лишь на миг. Она эту благородную детскость переросла.

Спустя полчаса, перечитав бумаги и поставив под ними свою подпись, Потапов попросил стакан холодной воды.

– Ещё раз вас спрашиваю, Фрол Никитич, так ли всё было?

– Да. Так и было. Ни от одного своего слова не отказываюсь. Писано признание мною, протокол подписан собственноручно. В трезвой памяти и здравом уме. Если таковые позволительно указать в качестве моих характеристик.

– Что ж, воля ваша! – подытожил Андрей Прокофьевич.

– Господин полицмейстер! Позвольте просьбу.

– Слушаю!

– Андрей Прокофьевич, человек я уже немолодой. Форменная одежда, изволите видеть, шита в более сытые времена, сейчас я сильно исхудал. Неловко мне брюки поддёргивать беспрестанно. Разрешите ремень мой вернуть.

Потапов беспомощно улыбнулся и умоляюще посмотрел на Андрея Прокофьевича. Тот долго молчал. Молчала и Вера. Полицмейстер поднялся. Встал и Потапов. Брюки действительно были велики, спадали, он придерживал их рукой.

– Хорошо. Я распоряжусь.

– Позаботьтесь о падчерице! Она сильная, умная, талантливая, невероятная девочка. Ещё совершеннейшее дитя. Я ничего не смог ей дать, пусть же хоть это будет не бестолково.

Вера Игнатьевна насторожилась. Что «это»? Её чудовищная догадка, от которой она отмахивалась, находила подтверждение. Убил не Потапов. Слишком разные убийства, а титулярный советник Потапов способен убить разве таракана. И то вряд ли. И его, пожалуй, будет милосердствовать.

– Вверяю её в ваши руки, Андрей Прокофьевич! Еленочка иногда в горячке всё болтала о каких-то несметных сокровищах, но она была больна, несчастная моя.

Дежурный увёл Потапова.

– Так вот, – преспокойно досказывала страшную историю Полина Камаргина, не обращая внимание на то, что Марина Бельцева, пятясь, дошла до стеночки и слилась с нею. – Мамочка убила надоедливого поклонника. К тому же он грозился поведать свету, кто она. Мамочке надо было избавиться от него. Это весьма неприлично, когда в квартире зарезанный мужчина. И братца с сестрицей тоже зарезала мамочка… – Полина Камаргина горестно вздохнула, словно маленькая старушка, сожалея о прекрасном невозвратном. Следом перевела дыхание с чудовищной смиренностью схимника, повидавшего чуть больше, чем по рождению положено человеку. – Мамочка пошла с ножом на братца с сестрицей, хотя моя Вера не хотела, чтобы мамочка шла на них с ножом, – Полина опять вздохнула горько-горько, чуть склонила головку и тыльной стороной ладони промокнула глазки. Затем снова заговорила «как следует»: – Но вы же помните: мамочка всегда права, с мамочкой нельзя спорить, мамочке нельзя задавать глупые и лишние вопросы. Для деток благородных кровей все вопросы – глупые и лишние. Только плебеи могут позволить себе быть почемукалками, зачемками и чтокалками. Я это знаю! Но моя Вера ещё слишком мала и недостаточно воспитана. Папаша её, увы, из купцов. Но иногда обстоятельства вынуждают прибегнуть к помощи человека не своего сословия. Женщинам очень тяжело выживать. Полагаю, хоть это-то вам известно?!

Младшая сестра милосердия была в таком ужасе от несообразности происходящего, что тут же покорно кивнула.

– Ну вот. Потому моя Вера сильно рассердилась на мою мамочку. Подняла оброненный мамочкой нож и… Ай-яй-яй! – обратилась она к