Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

Если я, ваша мамочка, говорю бросить нож, надо немедленно бросить нож! Я вас непременно накажу. Я просто ещё не решила, как вас наказать. Потому как сильно вас люблю, и вы не виноваты, что половина крови в вас – торгашеская!

В этот момент в сестринскую вошёл Александр Николаевич:

– Как тут мои девочки?

Полина вскочила и в обнимку с куклой радостно понеслась к Белозерскому.

– Вера, ваш папенька пришёл! Александр Николаевич!

Белозерский подхватил Полину Камаргину на руки. Она обвила его за шею и победоносно глянула на приклеенную к стене сестру милосердия. Александр Николаевич заметил, что Марина не в себе: бледная, зуб на зуб не попадает, будто мороз. Опустив девочку с рук, он шутливо спросил:

– Мадемуазель Камаргина, чем вы так напугали нашу прекрасную сестру милосердия?

Мадемуазель Камаргина состроила умилительную рожицу и кокетливо пожала плечиками.

К заведению подкатил извозчик. Подле дверей девица, заигрывавшая с представительным господином (в комплект «представительный господин» входило обручальное кольцо), завидев Ларису Алексеевну, изменилась в лице. Представительный господин приподнял шляпу:

– Рад видеть, Лариса Алексеевна! Говорили, вы за границей?

– Кто говорил? – с хладнокровным удивлением приподняла левую бровь Лариса Алексеевна и глянула на девицу.

Та густо покраснела.

– Ой, хозяйка! Слава богу! Мы уж и не знали, когда вас ждать.

– Пётр Григорьевич, у вас пятеро детей! Казалось бы, вы сюда не за разговорами приходите. Впрочем, пятеро… Возможно, они выдержат ответ за ваши грехи, коли поровну меж собой поделят.

Не расслышав роковой тональности в её словах, представительный господин ответил несколько легкомысленно:

– Ах, мои грехи – только мои! Меа culpa, mea maxima culpa![93] Как говорится, любезная Лариса Алексеевна: Omnia теа mecum porto![94]

– Так смотрите, не растрясите! – заметила в ответ Лариса Алексеевна и зашла в бордель.

Представительный господин внимательно посмотрел ей вслед.

– Что вы сказали, Пётр Григорьевич? – зачирикала девица.

– Чёртова баба! – буркнул тот и пошёл прочь.

Сварив кофе, Клёпа суетилась вокруг хозяйки.

– Это все ваши вещи? Послать на вокзал за багажом?

– Какие вещи? – удивлённо посмотрела на неё Лариса Алексеевна.

– Чемоданы, портпледы, укладки. Вы разве налегке?

– Ты вот что, – жестом остановила она Клёпу. – За доктором Сапожниковым пошли немедленно!

– Вы хоть бы предупредили! Хоть бы мне весточку, я бы никому, – Клёпа немного покраснела, исподтишка глянув на хозяйку, но та была погружена в свои мысли. – Мы бы приготовились. А доктор Сапожников… Яков Семёнович болен. Он как газету прочитал французскую – так и хлоп! – Клёпа изобразила пантомиму. – Так чуть не помер! Но не помер, не помер. Хорошо, Вера Игнатьевна рядом оказалась.

Лариса Алексеевна, так и не притронувшись к кофе, поднялась и пошла на выход.

– Куда же вы? Хоть расскажите, чего и как. Только приехали, Лариса Алексеевна. Я извелась вся! – Клёпа искренне расплакалась.

Хозяйка велела ей быть в квартире наготове.

Клеопатра не позвонила Андрею Прокофьевичу, хотя клялась доложить, как только будет весточка. А тут не весточка, а сама Лариса Алексеевна. И Клёпа не лгала. Она действительно любила хозяйку. Раз в жизни не лжёт и проститутка.

На заднем дворе клиники курили Белозерский и Концевич. Александр Николаевич был поражён тем, что поведала ему Марина. Ни с кем пока не поделился. И не хотел делиться, потому что поверить этому было невозможно.

– Ты давно в этом доме живёшь, Мить. Что это за семейство такое было?

– Потаповы? Как большинство семейств в этом доме: скандальное и больное. Институт семьи давно устарел.

– Что же делать? Почему они все так? Как можно?! Ты говоришь, большинство. Но этого не может быть, это слишком чудовищно, чтобы быть правдой для большинства!

– Тем не менее таково реальное положение дел. Я тебя приглашал на собрания. Приглашал, приглашаю и буду приглашать. Наша фракция бойкотировала выборы в Думу. Это всё фикция. Дума ничего не сможет сделать, ни для кого. Основной костяк Думы – кадеты, они…

– Подожди, подожди! Я не так масштабно. Ты говоришь: большинство в нашем доме так живут. Но в других-то домах иначе!

– А всё масштабно, Саша! Наш дом – Россия. Кадеты всё: народ, народ… А народ вот так и живёт! На такой народ надеяться – что на песке строить.

– Что?

– Никколо Макиавелли, «Государь». «На народ надеяться – что на песке строить». Отдать народ кадетам – всё одно, что отдать дитя растлителям. Понимаешь? Народ необходимо образовывать, воспитывать. Его необходимо возглавить. Без полумер и заигрываний. Когда у ребёнка истерика, мудро ли воспитателю потакать ему? Делать вид, что он идёт у него на поводу?

– Митя, ты что-то не то говоришь. Я не понимаю.

– В России есть сильные умные люди. Но без поддержки людей образованных, сочувствующих народу, жалеющих его, как дитя малое, без поддержки таких, как мы с тобой…

– Хорошо, хорошо! – воскликнул Белозерский. – Я пойду с тобой на собрание. Только сейчас, бога ради, расскажи мне подробней, что ты знаешь о семействе Потапова! Особенно о девочке, о старшей, о единственной оставшихся в живых.

– Ладно, – неожиданно сбросил пафос Концевич. – Да только вряд ли я больше твоего знаю.

Однако, поговорив с Концевичем, Белозерский решился на смелый эксперимент. Он задумал его, ещё услыхав пересказ Марины. Поподробнее выпытав у Дмитрия Петровича детали, которым тот и значения не придавал, Александр Николаевич утвердился в своём решении.

Заперся в сестринской с мадемуазель Камаргиной, велев не беспокоить. Задёрнул плотные шторы. Заручился согласием и полным доверием мадемуазель Камаргиной. Усадил её поудобней (она не выпускала куклу Веру из рук). Начал раскачивать перед носом у девочки золотые часы на цепочке (ещё одна вещь, с которой он ни в коем случае не мог и не хотел расставаться, – подарок отца).

– Вы устали, Полина Андреевна, вы очень утомлены, вы хотите спать, – начал он негромко спокойным, монотонным голосом. – Вы спите глубже! Вы спите ещё глубже! Вы спите совсем глубоко! Когда я досчитаю до трёх, вы окажетесь в комнате с маменькой. Один. Два. Три! Вы проснулись, Полина Андреевна. Опишите мне, что вы видите.

Полина Камаргина открыла глаза. Она была в гипнотическом трансе.

– Мишеньке плохо, его тошнит на пол. Ташечка плачет, обнимает Мишечку, – просто и по-детски искренне сказала Полина. – Ташечка, возьми Веру. Не плачь, солнышко, – Полина протянула куклу. – Тише, Ташечка! Мишенька, перестань! Вы мешаете мамочке! Пожалуйста!

Белозерский принял куклу. Ему большой силы воли стоило не вывести Полину из транса тут же. Он видел, как страдальчески кривилось её красивое личико. Как искренне жалела она и сестрицу, и братика, и мамочку.

– Мишечка, я поглажу тебе животик, – Полина