Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
Первым делом Вера набрала у себя кровь из вены. Велела ординатору Нилову перегнать пассаж через крольчиху и доложить о результатах. Затем вызвала Владимира Сергеевича.
– Знаю, что вы молодожён, но поскольку вы не просили отпуск, то позволю себе откомандировать вас в Коневский мужской монастырь. Старец приболел, чует близкую кончину. Блажит или нет – не знаю. Но мы обязаны оказать респект. Мы сейчас по всем фронтам обязаны быть в белом и по возможности не пачкать даже перчаток. Я согласилась на предложение господ Белозерского и Покровского. Нам важна репутация и в глазах религиозных институтов. Кроме того, миссия тонкая по одной причине, которую мне не хотелось бы озвучивать. Но коль скоро она станет вам известна… Я доверяю вам целиком и полностью как человеку чести.
– Княгиня Данзайр! – перебил профессора доктор Кравченко. – Я выполню любое ваше поручение. Я не имел возможности, точнее сказать – смелости… Нет, я не имел мужества выразить вам лично мою горячую благодарность. Так вышло, что я знаю, что именно вам я обязан восстановлением звания, репутации… Я-то, по наивности, полагал: опомнились, учли былые заслуги, рассмотрели чистоту помыслов. Простите, это неважно, это моя гордыня лютует.
Он так горько и едко усмехнулся, что у Веры Игнатьевны по спине пробежал холодок. «Вот уж действительно надо быть Асей, чтобы… Тут харизмы не меньше, чем у господина Покровского, только всё ещё хуже. Тот-то цельный зверь, кем бы он ни был. Зверь никогда не бывает в глупом человеческом состоянии – под влиянием чувства. А такие, как Владимир Сергеевич…» Вера отогнала от себя неуместные мысли.
– Откуда же вам, позвольте, стал известен сей факт? – поинтересовалась Вера. – Кому он вообще мог быть известен, если дело было в личных покоях императрицы и без свидетелей?
Владимир Сергеевич смутился.
– Не лично же она занималась делами в соответствующем ведомстве, – пробормотал он.
Доктор Кравченко подошёл к окну, взял с подоконника запылившуюся Библию, забытую профессором Хохловым.
– Повторюсь, гордыня. Вера Игнатьевна, я хотел вам признаться: меня подвела гордыня. Подвела к недостойному шагу. В тот момент шаг не казался мне таковым. А после неизбежно воспоследовала брезгливость. Я брезгую самим собой. Я должен покаяться…
– Не мне! – княгиня резво поднялась и жестом словно огородилась. – Владимир Сергеевич, видит Бог, я не хочу больше чужих тайн. Я для этого слишком живой человек. Если вам необходимо в чём-то исповедоваться, посещение острова Коневец – то, что доктор прописал!
– Это всё ерунда! – Владимир Сергеевич вернул Библию на место. – Исповедь по разнарядке – это всего лишь ещё один способ солгать себе. Я должен всё рассказать вам. Вас, как мне теперь кажется, я обманул более всего. И сейчас, когда я устроен в жизни во многом благодаря вам, единственное, что отделяет меня от счастья, – это ложь. Я хочу, чтобы вы знали обо мне всё. Чтобы вы знали, чем себя запятнал человек, который работает с вами бок о бок. Вам решать, захотите ли вы и дальше видеть меня подле себя. Это займёт совсем немного времени.
Тяжело вздохнув, Вера Игнатьевна согласно махнула рукой. Тайной больше, тайной меньше. Не убил же он кого-то, в самом деле!
– В «Преступлении и наказании» есть премерзкий персонаж, Лужин. Он говорит ёмкую фразу: «Экономическая идея не есть ещё приглашение к убийству». Некоторое время назад, Вера Игнатьевна, я имел неосторожность поступить глупо. Я вступил в социал-демократическую рабочую партию…
Нилов возился в лаборатории с крольчихой, когда туда зашёл Белозерский.
– Чем занят, Иван Сергеевич?
– Убиваю кролика женского пола.
– О! Вы решили заняться акушерством?
– Ни в коем случае! Я не вынесу вашего ремесла, Александр Николаевич. Вера Игнатьевна попросила.
– Хм! Надо же! Неужто кто из страховой чистенькой публики решил выяснить, насколько оне-с в интересном положении? Кто и для чего у нас диагностирует столь ранние сроки?
– Не знаю, – пожал плечами Нилов. – Вера Игнатьевна самолично пробирку с кровью вручила. Ещё тёпленькая была. Возможно, у неё в кабинете сидела какая-нибудь дама инкогнито. Меня не приглашали, не представляли. Может быть, фрейлина какая. Впрочем, подойдёт и любая другая романическая история по вашему вкусу.
Нилов посадил крольчиху в клетку и направился в виварий. Александр Николаевич нахмурился.
Во владения начкона (всё-таки прижилось за «начальником живой тяги») явился самолично господин Покровский.
– Здравствуй, Иван Ильич! – протянул он мужику руку.
Иван Ильич оглядел неизвестного ему господина сверху донизу, оценил, обтёр руку об себя. Поручкались.
– Здоров, барин, коли не шутишь! – доброжелательно, но с некоторым скепсисом поприветствовал Иван Ильич. – Как звать-величать? Чьих будешь?
– Илья Владимирович Покровский, фабрикант. Акционер ваш. Прошу любить и жаловать!
– За что ж так сразу?
Покровский добродушно рассмеялся:
– Оно и правда, незачем. Покажи-ка мне щенка своего. Сказывали, у тебя бурятский волкодав здесь подрастает. Я собак страсть люблю! Да не боись, не отберу! Он же не чистых кровей. А и чистых был бы – не забрал.
– Да вон, ворчит в коробке. Аскляпием звать, там на визитной карточке прописано. Посмотри, раз уж собак любишь и акционер, чего уж. Я пойду лошадок выведу. Запрягать велено. Младшая сестричка прибежала, сказала доктора Кравченко на пристань отвезть.
– Ну запрягай, запрягай.
Покровский некоторое время понянчился с Аскляпием Аполлоновым, пообещал ему непременно занести сувениров. Полюбовался сноровистой работой Ивана Ильича.
– Конюхов найми.
– Есть один, пока хватает.
– Больше найми, расширяться будем.
– Где ж их взять, не оголтелых-то?! – возмущённо сказал Иван Ильич. Начальником он, признаться, был суровым. Ему надо было, чтобы конюх и лошадей знал не понаслышке, и любил за глаза. Да чтоб не ленив, да не питейный.
– Это ты прав! С людьми, брат, тяжело. Воспитывать некому. И некогда, – улыбнулся Илья Владимирович.
– Как же их воспитаешь, когда они уже насквозь готовые являются! – горячился больным вопросом Иван Ильич. – То дурак суетливый какой, что ни черта не понимает. А кто ежели чуть разумеет, так уже с порога такая цаца: и рабочее время ему определи, и льготы… Да ты ж к делу хоть приступи, а там глянем!
– То-то и оно. Иной раз самому сподручнее. Да на каждый раз как поспеешь-то? – Покровский с лукавым прищуром глянул на начкона. – Эх! Славно у тебя тут налажено, Иван Ильич! Пёс добрый, тьфу-тьфу-тьфу на него. И к делу ты,
