Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

– Наверное, решили: больница. Тут знают, что делать с… младенцами, – слово далось Марине с очевидным усилием. Ей было неуютно.

Ася принялась обрабатывать малышку. Та недовольно захныкала.

– Не плачь, крошка. Я быстро всё закончу, чтобы детка ничем не захворала. Потом мы тебя согреем и накормим. Марина! – подозвала она Бельцеву, так и стоявшую в отдалении. – Подойди же! Тебе учиться надо.

Марина подошла на деревянных ногах. Ася продолжила нехитрые процедуры, сердито бормоча:

– Не представляю, как можно выбросить собственного ребёнка?! Как можно оставить его на чужом пороге?! Или того хуже: убить! У нас, знаешь, сколько таких, что умышленно убивают своих детей, а доктора им ещё и помогают.

– Как? Почему доктора помогают тем, кто убивает своих детей? – пролепетала Марина Бельцева побледневшими губами. – Таких надо арестовывать.

– Вот именно! – гневно подтвердила Ася.

Она закончила процедуры, ловко перепеленала девочку – сказывалась приютская сноровка.

– Доктора думают: мы ничего не понимаем. Придёт эдакая, пожалуется на кровотечение. Понятно же, что плод вытравливала. Известно! И спицами, и веретеном! Убивают собственное дитя!.. Марина, что с тобой? Ты чего такая бледная? – Ася взяла девочку на руки, обернулась к товарке и наконец заметила, что та не в себе.

Марина пятилась, в испуге глядя на Асю. Дверь открыло сквозняком. Как показалось Анне Львовне. На самом деле дверь открыл Матвей Макарович, бродивший по клинике и глядевший, где чего как подогнано и не скрипит ли, в порядке ли проводка. Сам Матвей Макарович. А не тот, которому завтра сумасшедшие доктора собрались в голову инструментом лезть.

– Ничего себе дунуло! Никак в коридоре где окно открыто. Непорядок! Мы сейчас попросим тётю Марину посмотреть, где у нас непорядок, а сами отправимся за едой для Лялечки, – занежничала Ася, обращаясь к младенцу. – Тётя Марина тоже не любит, когда сквозняк. Тётя Марина тоже не любит, когда выбрасывают и убивают деток, – продолжала сюсюкать Ася, не заметив, что Бельцева убежала.

Матвей Макарович внимательно посмотрел на Асю. Махнул рукой. И отправился за Мариной, бормоча:

– Бывают дуры набитые, бывают круглые, бывают последние дуры, а бывают просто глупые куры. Одна глупая курица в чужого утёнка вцепилась, другая глупая курица… Ой!.. Ох, хоть бы чего с собой не сотворила!

Матвей Макарович решительно ускорил шаг. Затем рассмеялся и… исчез.

Очутился в каморке Ивана Ильича. Стал трясти его за плечи – ноль эффекта.

– Иван! Иван Ильич! Ваня, мать твою так-перетак! Проснись, идол деревянный!

Нет, добрый Иван Ильич не слышал Матвея Макаровича.

– Как же не хватает чёртова moral — разозлился Матвей Макарович. Снова рассмеялся: – Так будь я тем, мне бы и Ивана не потребовалось будить. Японский городовой, что же делать?! Если я – привидение, то какое-то тупое привидение. Если тот ещё живой, то какое же я привидение? Я – сознание. И чего я могу как сознание? Чего там мне не хватало, княгиня говорила… Воображения, египетская сила!

Матвей Макарович, или, возможно, его сознание (то есть, как ни крути, он сам), изо всех сил напрягся, глаза зажмурил, попытался вообразить… что-нибудь. Ничего не получалось. Вместо этого со своей лежанки аскета подскочил Иван Ильич, как ужаленный, с воплем:

– Матвей! Конюшня горит! Новая конюшня! Ироды! Бесовское електричество!

И в чём был, босой побежал в конюшню. Там всё было спокойно, только новая девчонка Бельцева, которую княгиня в клинику притащила, зачем-то рылась в амуничнике. Увидав Ивана Ильича в так сказать неглиже, она вздрогнула. Иван Ильич, поняв, что в конюшне всё спокойно, силился рассмотреть, чего девчонка в ночи всхлипывает. И никак не мог. Не бежать же за свечой после такого-то кошмара, что его посетил. К тому же наставили тут вертушек щёлкающих, что лампочки зажигают. Включил Иван Ильич электричество. У девчонки глаза красные, слёзы по щекам текут, в руке шило. Лепечет, что ребёнка какого-то убила, сейчас и себя убьёт…

Иван Ильич недавно отвозил Веру Игнатьевну в докторское собрание. Так княгиня его с собой позвала – чего мёрзнуть, коли за Клюквой присмотр есть. И вроде как мудрёное такое говорили господа, тема интересная была: новейшие воззрения на истерию. Вера Игнатьевна программку Ивану Ильичу вручила: знает, как развлечь рабочего человека.

Истерия, как уразумел Иван Ильич, хворь исключительно женская, причём хитро так поражает: не весь бабский род, а только тех, значит, у кого времени много. От избытка времени таким бабам начинает казаться, что внимания им оказывают недостаточно. Вот тут у них, стало быть, начинается лихорадка лютая, прям термометр выкипает – а как доктор доедет, так и нет никакой лихорадки. А барыня – такие бабы чаще всего барыни – вот только горячий чай себе заказывали-с, а потом на мужнину половину, в кабинет ему, термометром размахивать перед пенсне. Так доктора, хоть люди и умные, а в своих мудрёных записях корябали ерунду всякую, мол, наблюдался временный взрыв жара. И называли это «истерической лихорадкой». А страдалицу, значит, в санаторию. Желательно за границу. Видимо, чтобы оттуда до мужниного пенсне тяжельче было добежать.

Или вот ещё Ивану Ильичу такой случай понравился. Тоже доктор докладывал, солидный такой, а сущую ерунду нёс. У бабы одной, тоже барыни, ни с того ни с сего рука вдоль тела повисала. Как у мужа на службе дел гора, так рука, нате вам, пожалуйста, висит как плеть. Она, значит, мужу телефоны обрывает, с важных собраниев вызывает, чтобы он уже ей, такое дело, вызвал доктора. Сама, стало быть, не может. Или прислуга сразу к доктору – ни-ни-ни! Только чтобы супруг самолично привёз. Тот, запыхавшись, прикатывает доктора. Доктор ту руку и булавкой колет, и щипает – барыня, значит, никак не реагирует, только лицо делает отрешённое, мол, не жилица я, живой труп. И доктор тут же пишет, хотя и умный, борода от очков до часовой цепочки: «истерический паралич».

И вот как выдаётся такая-сякая несуразица и невнятица, тут же скребут перьями: истерическое то да истерическое сё. А одну такую – то уже следующий важный доктор, при очках и бороде, как положено, докладал – поклали в больничку со всем «истерическим» разом: и раны у неё открывались на ладошках, и кровушкой харкала, ногу вздуло в три раза. «Область истерики», как сказал бородатый профессор, становилась всё ширше и ширше, а потом её застали с шилом в кладовой больничной. И загипнотизировали…

Ивану Ильичу очень понравилось это слово и сама метода. Оказалось, что только словом и всякими нехитрыми штуками можно человека воли лишить. Ну как, человека… Барыню можно. И выяснилось, что все нарывы у барыни –