Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

взрослее тебя, днями рассказывал, что нравится ему одна девчонка из упаковочного цеха, но никаких глупостей он себе позволять не намерен. Нет, ты слышишь?! Не намерен! Вчерашний беспризорник, от роду четырнадцати лет! Он понимает природу своего влечения, но очень помогает физкультура. Собирается копить на университет. Курс гимназии сдаст экстерном как получивший домашнее образование. Он очень и очень неплох! Мамка его, царствие ей небесное, в последние годы её непутёвой жизни совсем опустилась, но до того всё же учительницей была. Да и папка, поминай как звали, хотя и дрянь бесовская, однако же, видимо, башковитый был. Егор на лету хватает. Я иногда с ним занимаюсь, ему часа достаёт на то, что иной в месяц не разгрызёт.

– Неужели вы умеете привязываться, княгиня?!

– Не ёрничай. Вот так, Саша, устроен мир божий. Кто-то жаждет, вкладывается, ни в чём сыночку не отказывает – а на выходе такой болван, как ты! – она шутливо постучала костяшками пальцев ему по лбу. – А бывает, никому не нужен, от случайности, мамку с места гонят: вишь, не в браке родила. Она падает всё ниже, её зарезывают в пьяной драке – по итогу на свете есть парень Егор, которого, я уверена, ждут великие дела.

– Не такой уж я и болван, Вера Игнатьевна, – с примирительной нежностью сказал Белозерский. Он поцеловал Вере руку, прижал ладонь к груди. Он понимал, отчего она привязалась к Егору. Если слово «привязалась» в контексте Веры вообще можно было считать характеристикой.

– Знаю, – она мягко отняла руку, и они продолжили путь. – Потому и говорю: сосредоточься на пациенте Громове. Интереснейший случай. Как минимум с точки зрения механики мозга.

Большая часть всего происходящего с нами сосредоточена именно здесь! – Вера остановилась, притянула его к себе и поцеловала в лоб. – Мы ничего не знаем, Саша, ни-че-го! Наш мозг – карта вселенной! Но мы не умеем читать эту карту. Мы ничего не знаем о мозге, как ничего не знаем о вселенной. Единственное, что мы знаем о мозге достоверно: он живёт у нас в черепной коробке. Единственное, что мы знаем о вселенной: в ней живём мы. Попытка сопоставить эти два простых факта приводит наше незамысловатое мышление к рассмотрению простейшей неориентируемой поверхности, односторонней в евклидовом пространстве.

– Лист Мёбиуса! – воскликнул Белозерский.

– Древнейший топологический объект. И всё, что мы можем, – это разрезать его…

– И получится одна длинная двусторонняя лента! – подхватил Белозерский.

– Что же это нам даёт?

– Примерно… ничего, – он пожал плечами.

– Ага. Как и знание о том, что у нашего мозга два полушария, – и княгиня пожала плечами. – Но я рада, что тайны и загадки грандиозных масштабов отвлекли тебя от чувств о волнениях совокупляющихся букашек.

– Совокупляющиеся букашки тоже являются частью вселенной! – подмигнул Александр Николаевич.

Ах, как он был мил в тот момент!

– Тьфу ты! – рассердилась Вера на то, что он так мил. – Пойми, у совокупления как такового нет чувств! Всего лишь инстинкт, направленный на продолжение рода. Точнее, на сохранение популяции. И как это ни прискорбно, но доктрина церкви нисколько не противоречит учению Дарвина. Напротив! Как бы мы ни вмешивались, у Бога, или, если угодно, вселенной – свои планы. Любовь здесь ни при чём. И аборты – ни при чём. Когда букашек станет слишком много, то для того, чтобы они не пожрали ресурс и не уничтожили планету, природа, или бог, – как ни назови – создаст какой-нибудь иной регулирующий механизм. И он может показаться чудовищным текущей генерации букашек.

– Что же это будет за механизм?

– Почём я знаю? Могу предположить, к примеру, из очевиднейшего: гомосексуализм из развращённой забавы для пресытившихся или же, напротив, не имеющих поблизости особей противоположного пола для удовлетворения сексуального голода превратится в норму. Потому что, сколько бы и как бы ни любили друг друга господа Белозерский и Покровский, от этой любви не родится новой букашки и луг будет спасён.

– Фу-фу! Отчего это именно Белозерский и Покровский?!

– Только это вызывает твоё «фу»? – рассмеялась Вера. – Отчего же в принципе сразу «фу»? Хорошо, не Белозерский и Покровский. Представь себе, как наш добрый Иван Ильич приносит кофе в постель нашему отважному Георгию Романовичу… И поверь, природа, жаждущая сохранить ареал обитания букашек в целости и сохранности, замысловато перепропишет мозг. Молодые люди вроде тебя будут умиляться подобным картинам.

– Вера, прекрати! Меня сейчас стошнит!

Они подошли к парадному входу клиники. Происходило что-то неладное. Персонал, молодые лекари, Кравченко – все пребывали в очевидной нелепой растерянности. Мизансцена: Анна Львовна, грозная, как растрёпанный воробей, тянет корзину с одного конца, а городовой (в некотором недоумении) – с другого. Волноваться, собственно, особо не о чем, субтильная сестра милосердия вряд ли сборет мощного Василия Петровича. Видимо, оттого все прочие предпочли ограничить себя ролью недоумённых зрителей. Вера тут же сообразила, что за ягодка в лукошке. Но не упустила возможности комментария, обращаясь к Белозерскому:

– Люди своими жалкими попытками осознать, что есть два плюс два, исковеркали внятные библейские инструкции. Как результат: запрет на аборты становится запретом рожать «во грехе». Тьмы дурочек, запуганных не столько Богом, которому вряд ли импонирует роль пугала, бессильны не только перед природой, но и перед обществом. И наказывает дурочек не Бог! И не природа. Природа лишь велит действовать сообразно задуманному Богом. А пугало и палач – как раз то самое «приличное» общество! Доброго рассвета, дамы и господа! – поприветствовала Вера собрание. – Анна Львовна! – не дожидаясь отклика, повысила она голос до фронтового. Впрочем, тут же вернулась к гражданской октаве. – Анна Львовна, дорогая моя, будьте так любезны, отдайте представителю власти подкидыша без лишней суеты и столь умилительных треволнений. Я правильно понимаю ситуацию? – обратилась она к Василию Петровичу.

Городовой кивнул. Ася, однако, корзинку не выпустила.

– Василий Петрович младенцу ничего дурного не сделает, напротив, как все мы помним[38]. Вы, Анна Львовна, не мать подкидышу.

С Аси наконец спало наваждение, руки обмякли, и корзинка обрела покой в могучей хватке Василия Петровича. В его глазах читалась подробная благодарность Вере Игнатьевне: мол, он тут уже с четверть часа пантомиму изображает; эта вцепилась, а как её оторвать – никто сообразить не может, не силой же! А в остальном нормально всё. Мужчинам только неловко…

Вера улыбнулась Василию Петровичу. Тот, ободрённый пониманием и растроганный, надо признать, неуместно жалким видом Аси, как умел постарался успокоить сестру милосердия, имея в уме: мол, человеческий детёныш – не то же самое, что котёнка подобрать по простой прихоти.

– Вы, барышня, сможете навещать девочку в приюте.

Ему бы на этом и удалиться с «добычей»