Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
Проснулась она полностью отдохнувшей. Выбросила все сторонние мысли, чувства – как всегда делала, собираясь взять в руки хирургический инструмент.
Операционная была идеальна. Вере Игнатьевне, побывавшей в лучших европейских клиниках, было нисколько не стыдно за обновлённый операционный блок. Хотя, если бы её дух обладал способностью бродить вне тела, наверняка бы предпочёл оказаться на войне. В санитарном поезде с опознавательными знаками Красного Креста. Удивительно, как в человека, в самую суть его, в сознание, в «под» и «над», прорастает ад. Нет, неверно. Не сам ад, а возможность выбраться из него.
Взбирались вверхъ, онъ первый, я во слѣдъ,
Пока узрѣлъ я въ круглый выходъ бездны
Лазурь небесъ и дивный блескъ планетъ,
И вышли мы, да узримъ своды звѣздны[41].
Или не это – ибо каждый раз, выбравшись из операционной, Вера Игнатьевна могла видеть звёзды, – а то, что ты на себе вытягиваешь из бездны тех, кого способен выручить своим искусством, чей дух возвращается в должное тело благодаря тебе. А потом хоть укурись под звёздными сводами!
Большего тут не сделать.
И больше тут не о чем говорить!
Матвей Макарович Громов был уложен на операционном столе на левый бок. Голова его была выбрита. Правая теменная область обложена операционным бельём. На коже метиленовым синим была прочерчена область трепанации. В ассистенты Вера Игнатьевна взяла, само собой, Белозерского. Во-первых, именно он жаждал этой операции, был инициатором расследования анизокории, забирал парализованного пациента из дому. Во-вторых, Александр Николаевич был талантливейший хирург. А Константин Порудоминский, грезивший нейрофизиологией, просто присутствовал, ему достаточно наблюдать.
Тысяча рассуждений, исследований, предположений и дискуссий не значат ничего там, где важна точность скальпеля и сноровка руки, его держащей. Молодой врач Порудоминский всё осознавал, и присутствие своё на операции воспринимал с интересом и радостью, не замутнёнными профессиональной ревностью. Напротив, хирургов он немного презирал, как молодой человек, получивший отвлечённый диплом архитектора, может поначалу несколько свысока взирать на мастеровых всякого рода и племени. Ровно до тех пор, пока ему не понадобится грамотный плотник, каменщик или электрик. Или квалифицированный прораб, каковым и являлся лежащий на столе пациент.
Александр Николаевич ловко выполнил инфильтрационную анестезию. Раствор кокаина пропитал кожу и подкожку. Матвей Макарович Громов стоял рядом с Порудоминским и с интересом наблюдал, что сейчас проделывают с тем.
– Мы вскроем черепную коробку, сформируем кожно-костный лоскут и… определимся интраоперационно.
Анна Львовна подала профессору скальпель.
Матвей Макарович, поглядев на выступившую кровь, перекрестился и пробормотал:
– И сказал Господь: не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками, потому что они плоть… – и вышел из операционной комнаты.
На столе в кабинете полицмейстера стояла та самая корзина. Рядом лежал отчёт городового по произошедшему за истекшее дежурство. Сам Василий Петрович стоял навытяжку, пока Андрей Прокофьевич любовался через окно на утренний пейзаж. Так длилось уже добрых минут пять.
Василий Петрович откашлялся.
– Можно сказать, спокойно сегодня… – он ещё раз кашлянул. – Два бытовых смертоубийства. Разок муж – жену. Другой – жена мужа. И вот! – он кивнул на корзинку. – Преспокойнейшее дежурство по нынешним временам.
Полицмейстер молчал. Городовой основательно прокашлялся от нарастающей неловкости. Он и так-то не слишком понимал, зачем его призвали в кабинет с личным отчётом. Но за Андреем Прокофьевичем слава ходила хоть и строгая, но добрая. Опять же, судя по антуражу, подброшено дитя из состоятельного дома. Мало ли! Не его ума дело. Вот пусть полицмейстер и думает. Ещё немного помолчав, Василий Петрович спросил:
– Я могу идти, Андрей Прокофьевич?
– Да-да, конечно! Иди!
Андрей Прокофьевич наконец обернулся.
– Так это… Я возьму? – кивнул на корзину городовой. – Вещественное доказательство. Дело дохлое, оно понятно. Но приобщить надо.
– Я сам, Василий Петрович. Сам… Ты ступай.
Городовой был немало удивлён, но скрыл. Тебе начальство не для того, чтобы брови задирать, а для того, чтобы приказы отдавать. Надев фуражку и отдав положенную честь, Василий Петрович покинул кабинет полицмейстера.
Андрей Прокофьевич запер дверь. Вернулся к столу. Прикурил папиросу. Глубоко затянулся несколько раз. И только после этого взял в руки пелёнку из корзинки. Это была дорогая батистовая пелёнка с отлично известной ему монограммой из двух переплетённых букв А.
Он взял со стола фотографическую карточку старшей дочери, любимой, обожаемой, ненаглядной – в отчаянной надежде, что он ошибается. Анастасия, ещё крошка пяти лет, сидит у него на коленях. В прелестной ручке её зажат белоснежный платок с такой же монограммой. Такие же переплетённые инициалы вышиты и на воротничке.
Фотографию он убрал в ящик стола. Корзину с пелёнками и свивальниками тоже удалил с глаз. Докурил. Отпер дверь. Вернулся к столу. Служба.
Глава IX
Матвей Макарович Громов был успешно прооперирован.
Успешно – с точки зрения оперативной техники. О каком-либо ином успехе пока говорить не приходилось. Но и то было славно, что опухоль была доброкачественная, только подпёрла мозговой ствол, но не проросла в него. Так что, если удачное удаление полушария мозга – успех… А отчего бы и не успех?
– Не во всякой игре тузы выигрывают! – будто бы озвучив мысли Веры сказал Александр Николаевич, закончив физикальное обследование Громова.
– Буреешь, мой мальчик, – усмехнулась Вера. – Вот так вот, да? – указала она подбородком на забинтованную голову Матвея Макаровича. – Ни волнений, ни сомнений, а лишь циничное цитирование плодов раздумья Козьмы Пруткова.
Впервые на её памяти Белозерский не взвился на «мальчика». Что ж, он действительно растёт.
Александр Николаевич пожал плечами и произнёс:
– Вам, конечно, хотелось бы, чтобы я плакал. Тогда вы бы мне равнодушно бросили из тех же плодов: «Огорошенный судьбою, ты всё же не отчаивайся!» Перед нами между тем, Вера Игнатьевна, живой человек. А вы шутить изволите!
– Рано! Рано нам ещё меняться ролями, драгоценный мой. Так что отставить пикироваться и доложи профессору!
– Пульс, сердцебиение, частота дыхания – в норме. Почему же он не приходит в сознание? Опухоль удалена, ствол мозга ничто не травмирует… – он посмотрел на Веру с отчаянной детской надеждой.
Всё-таки он ещё мальчик, и «цинизм»
