Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина
Глава X
Время нынче было такое. Сбывалась заветная мечта лучших и истинных сынов России (лучшие и истинные сыны России сосредоточены вне матери, как общеизвестно) – парламент. После вековечных мучений и страданий какое счастье, какая радость! Лучшие и истинные сыны России представлялись не иначе, как «мы, потомки этих страдальцев» (лучшие и истинные сыны России не так часто пахали или бурлачили – где ж развернуться на Женевском озере?!). Именно им, лучшим и истинным потомкам страдальцев и героев, выпала завидная участь воспользоваться жатвой столь обильно политого кровью посева!
Пламенные речи провокаторов слышны были на каждой мирной демонстрации, собранной частью из рабочих, потому что надо поливать посевы свежей кровью, дабы лучшие и истинные сыны России пользовались жатвой. Полив нельзя прекращать.
– Кровь! О как нам не хотелось привести на память это страшное слово в святые дни в преддверии открытия нашего парламента – Государственной Думы! – выкрикивал в толпе измождённый тип, никак не похожий на вчерашнего мужика, нынешнего фабричного.
– Не хочется приводить, так не приводи, занозу тебе под язык! – ворчал городовой, пробираясь к оратору сквозь толпу.
– Но мы надеемся, что употребляем слово «кровь» в последний раз. Отныне в России она более не будет проливаться. Конец крови! Если кровь и будет проливаться, то не мы будем проливать эту кровь! А они! – грозно указал тип на Василия Петровича. – Жандармы!
– Поори мне ещё! Покричи: «Сатрапы»!
Василий Петрович обратился к толпе, состоящей в том числе из случайных любопытных, праздношатающихся и чёрт знает кого. Эпицентром непокоя был именно этот чернявый заводила. Городовой отлично знал, что человек – это одно, а вот толпа – это совсем другой организм. Составляющие толпу утрачивают человечность, перестают быть людьми и становятся стихией. Со стихией управляться сложно, но можно. И можно по-разному. Но он предпочитал без пролития той самой субстанции красного цвета, о которой так духоподъёмно голосил провокатор. Он обратился к собравшимся мягко, со всем уважением:
– Граждане рабочие! Я понимаю ваши требования. Вы уже выбрали депутации, вот-вот начнётся цивилизованный разговор. Зачем голосить за всё про всё, когда ваши пожелания конкретны? Понимаю, обидно, когда одни фабриканты идут навстречу, а другие…
Из толпы раздались выкрики:
– Не нужны нам мироеды! Сами управимся!
– Они жируют, а мы – ишачь не разгибаясь!
– Даёшь восьмичасовой рабочий день!
Выкрики прокатились по толпе, не слишком большой, полиция уже взяла её в цепь. Василий Петрович отметил, что в цепь эту затесалась молодая деревенская девка: рот раскрыт, на руках ребёнок лет трёх. Барская одёжка на детёныше – понятно: нянька, любопытно ей, как тут в городе чего. Экономию разводят, дурищ нанимают, потом плачут. Толпа начала гудеть. Слишком хорошо знал Василий Петрович характер этакой вибрации и то, что к добру она не ведёт. Положив руку на кобуру с красным шнуром, он зычно, но всё ещё ласково произнёс:
– Тихо! Я могу и не так. Я к вам, товарищи, с доброй волей.
Сами знаете, Трепов[44] приказал полиции подавлять беспорядки самым решительным образом, при оказании сопротивления – холостых залпов не давать и патронов не жалеть! – сняв руку с кобуры, он обернулся кругом, продолжил совсем мягко. – Мне, братцы, патронов не жалко. Мне вас жалко. У вас семьи, бабы, детишки. Здесь люди гуляют. А вы толпитесь несогласованно. Согласуйте – и гуляйте, где положено, беседуйте. У нас свобода слова и собраний, но порядок есть порядок. Вы, товарищи, не путайте свободу со своеволием.
Пока Василий Петрович говорил, адресуясь к более разумным лицам, чернявый выкрикнул:
– Бей жандармов! – и выстрелил в воздух.
Все увещевания Василия Петровича понятно по какому месту пошли. Толпа колыхнулась. Кто-то истошно завопил. Провокатор ещё раз выстрелил, теперь в сторону цепи полицейских. Началась паника. Нянька-дура упустила ребёнка и стала верещать. Василий Петрович рванул к малышу. Вокруг не все ещё утратили человеческое достоинство, был шанс спасти. Чернявый с пистолетом заколотился весь, чуть ни в пену. Зрачки его разъехались, почти не оставив полей радужки.
– Наши дети голодают! Наши сёстры и дочери идут в услужение барчукам и в наложницы их отцам!
Чернявый навёл пистолет на ребёнка. Ахнув, все отхлынули от малыша. Не будь он наряжен так по-павлиньему глупо, может и прихватил бы кто на руки. А так вокруг мальца образовалась пустота, в которую в два прыжка, заслоняя собой святое, и попал Василий Петрович. А пуля – попала ему в живот. Последнее, что он увидел: нянька-дура схватила барчонка и унеслась, будто за ней смерть гналась. После чего Василий Петрович со вздохом облегчения закрыл глаза.
Представители отдельного корпуса жандармов без дальнейших сантиментов управились со свистящей, вопящей и топчущей друг друга массой. Хорошо, больница рядом.
У парадного крыльца клиники «Община Св. Георгия» царила суматоха. Стыдно признать, но княгиня Данзайр почувствовала себя в родной стихии. Иван Ильич сработал отменно, вся «живая тяга» была задействована максимально эффективно. Нилов и Порудоминский транспортировали носилки с городовым. Он был без сознания, по мундиру его расплывалось тёмное пятно. Рядом с носилками шёл едва оцарапанный жандарм, ему помощь была не нужна, но он обнаружил Василия Петровича. В руках жандарм нёс фуражку Василия Петровича. Ей-богу, в глазах его стояли слёзы. Носилки нагнал Георгий.
– Святые пассатижи! – ахнул санитар. – Его-то за что?! Добрее человека и в раю не сыщешь!
– Типун тебе на язык! Живой он!
– Брюхо – это всегда…
Георгий приметил на крыльце Веру Игнатьевну, лихим командиром раздающую указания. Закричал:
– Ваше высокоблагородие! Сюда скорей!
Вера знала, что Георгий зря не крикнет, моментально оказалась у носилок. За ней и Матрёна Ивановна, которая вовремя вернулась в клинику. Куда отлучалась – недосуг было выяснять.
– Василий Петрович мне жизнь спас. Чтобы я на вашу работу, значит, не наплевал. Он хороший человек.
– Без тебя знаем! – огрызнулась Матрёна.
– В операционную! – коротко распорядилась Вера, определив локацию ранения.
Георгий испытал облегчение и невольно опёрся на плечо Матрёны. Ноги страшно гудели.
– Что значит «жизнь спас»? – подозрительно прищурившись, хмуро поинтересовалась Матрёна, но руку Георгия тем не менее не сбросила.
– У меня такая жизнь была, не приведи господи! – Георгий запнулся. Не разъясняя, продолжил: – Так Василь Петрович не препятствовал, но копейки за то не брал, не в пример другим околоточным. А разок и вовсе из воды вытащил, когда я спьяну… случайно поскользнулся.
– Так
