Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

– Это ещё что! – улыбнулся Кравченко. – Когда в Южно-Китайском море стояли, я в два раза большую извлёк!

Вскоре два препарата лежали в тазах. Астахов налюбоваться не мог, если можно так выразиться. То есть выразиться, безусловно, можно, но кто поймёт то, чем любуется патологоанатом. Но уж точно все здесь, в операционном зале, могли оценить некоторую зловещую иронию.

– Надо же! – восхитился Астахов.

– Что ещё? – окликнула Вера Игнатьевна.

– В смысле? – поинтересовался Кравченко. Он уже передал операционное поле Белозерскому. Подошёл, поглядел на препараты и тоже удивился немало. – Тут вот какая штука, госпожа профессор. У наших пациентов одинаковая патология. Это какой-то фарс, ей-богу! Учитывая локацию образований. Если бы провокатор не выстрелил Василию Петровичу именно в брюхо, а жандарм бы попал тому не в грудь, а ещё куда-либо, то оба они вскорости бы умерли.

– Или оба могли получить по пуле в сердце или в голову и погибнуть на месте, – хмыкнула Вера.

– Могло быть и так. Не скажу, что это невероятней ранений Кутузова, но учитывая парность случая…

– Спасли же! – сказал Концевич, ассистировавший Белозерскому. – Обоих! Первого к награде, как положено. И второму достанется: суд-тюрьма-Сибирь.

– Не награждать же за такое, – отозвался Белозерский, ушивая рану.

– Косые у нас жандармы! – презрительно сказал Концевич. – Ладно ещё городовые стрелять не умеют. Им недавно только в кобуры револьверы положили, прежде они там выпивку с закуской держали. Но уж отдельный жандармский корпус!.. Ты или по ногам стреляй, или уж в сердце попади, коли в грудь целишь!

Операции прошли успешно. Это были самые серьёзные ранения в сегодняшней свалке. Остальные отделались лёгкими повреждениями конечностей, сотрясениями, ушибами и ссадинами разной степени паршивости. Персонал был занят по самое не балуй, и послеоперационное обезболивание провокатора Концевич любезно взял на себя, поскольку Ася падала с ног, а Бельцева ещё не научилась работать с сильнодействующими веществами.

Провокатор лежал хоть и в общей мужской палате, но в дальнем углу за ширмой, потому как при нём оставили полицейского. Преступника надо охранять, даже если он и двинуться не может. Так что была создана иллюзия уединённости. Полицейский до ветру хотел и на перекур. Концевич любезно его отпустил, сказав, что побудет с пациентом не меньше четверти часа, как раз пришёл ему морфий ввести.

– После такой операции, сами понимаете… мы не живодёры. К тому же и помереть может, если вовремя не утишить боль, а его под суд надо отдать живым. И здоровеньким.

Посмеялись. Полицейский шутку оценил.

Когда представитель власти ушёл, Концевич проверил состояние повязки. Провокатор открыл глаза.

– Здравствуй, Уголь! – Концевич присел на край кровати, в руках у него был лоток со шприцем. – Всё как-то не удосуживался: откуда у тебя такая кличка?

Прооперированный поморгал, попытался пошевелиться, но его пронзила острая боль. Побелевшими губами он хрипло и слабо произнёс:

– В Камранге командовал погрузкой кардиффского угля. Союзники хреновы тридцать тыщ тонн некондиции пригнали. Ботами грузили, с борта на борт. Там лёгкие и убил.

Он замолчал. Устал. Видно было, что он превозмогает страшную боль.

Концевич мрачно усмехнулся:

– Самое смешное, Уголь, что у тебя не туберкулёз. Симптоматика одна: лихорадки, ознобы. Если локализация в лёгких – конечно уж и кровохарканье. Ты не от угольной пыли лёгкими захворал. Ты в Аннаме, или в Кохинхине, или где ещё – вы ж долго через три океана до япошек шли – где-то по дороге мясца не того поел. Или не ту собачку погладил. Помер бы ты вскоре всё одно, кабы тебя сегодня не подстрелили. И никто бы и знать не знал, что не от чахотки. А тебя сегодня подстрелили, и тебе бы жить и жить, да нельзя, извини! Но ты не переживай. Смертная жертва твоя не напрасна. Деньги, как и оговорено, мать-старушка и сестрица-сиротка получат. За все твои дела на благо партии. Но ты, конечно, тот ещё тип. Ты в ребёнка зачем целил?

– Тебе не понять. Я хотел, чтобы он не мучился. Чтобы счастливым ушёл. Ты же сам сколько раз говорил, что аборты надо разрешить. Так какая разница?!

Концевич удивлённо поднял брови. Могло показаться, что и его проняло. Но нет. Он даже не удивился. Просто никогда не рассматривал под таким углом.

– Вот так просто? Никаких других причин? Не нечаянно, как болван Почтарь[45]? А прям вот… идейно?! Я-то предположил, что тебя на коксе проняло.

Уголь закрыл глаза и не стал отвечать. Концевич ввёл в локтевой сгиб иглу.

– Больно больше не будет? – прошептал пациент.

– Больше уже никогда не будет больно! – заверил его Концевич. – Я тебе в большой дозе ввожу. Ты же кокаинист. А у нас в клинике нет нынче проблем с финансированием, морфий рекой льётся.

Уголь с облегчением выдохнул. Если бы кто третий присутствовал при этом, он бы мог сказать, что Концевич сострадал. Но нет. Хотя только что убил человека, в спасении которого принимал участие.

Городового расположили в палате почище. Там уже квартировал Матвей Макарович Громов, так что Василия Петровича отгородили ширмой для большего комфорта. У постели стояла Вера Игнатьевна. Василий Петрович едва пришёл в себя.

– Как вы, Василий Петрович?

– Как рубленая котлета, – после некоторой паузы с трудом вымолвил герой.

– Чувство юмора сохранено! – улыбнулась Вера. – Со всей очевидностью вы не из тех, от кого Господь отвернётся в первую очередь.

Городовой выдавил жалкое подобие улыбки.

– Жене сообщите. Только осторожно.

– А у нас для супруги вашей новость радостная! И для вас. Вам, полагаю, был диагностирован цирроз печени?

– Выпивал, был грех. Хотя куда умеренней обыкновенного.

– Так вот, хорошая новость. Даже отличная, учитывая обстоятельства: никакого цирроза у вас не было и нет. У вас был эхинококкоз.

– Это что за зверь?

– Мясо сырое употребляли?

– Очень уважаю! Особенно татарское. Или у сибиряков. Умеют они…

– Мясо теперь только варёное или жареное. Зато можно с водкой. Но не сейчас, разумеется. Через месячишко.

В палату вошёл полицмейстер с лицом тревожным и мрачным, что неудивительно, учитывая ситуацию. Поразительно было то, что он решил почтить своим вниманием простого городового. Как и прежде было удивительным то, что вызвал к себе лично по пустяковому случаю с подкидышем. Василий Петрович попытался, насколько позволяло ему состояние, лечь «навытяжку».

– Здравствуй, Вера Игнатьевна! – полицмейстер поприветствовал профессора по-свойски. И тут же обратился к городовому: – Уже доложили, какой ты герой, непременно отметим и всё, что положено! Моя горячая тебе личная благодарность.

Он было нагнулся к постели, чтобы руку ему пожать,