Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

– Здравия желаю, Андрей Прокофьевич! А вы, Василий Петрович, отставить шевелиться! У вас, дружок, огнестрельное ранение брюшной полости, ушитая перфорация кишечника и резекция участка печени. Ваши внутренности сейчас, простите, поле боя после боя! Этот чёртов стрелок, Андрей Прокофьевич, как это ни двойственно прозвучит, нашему славному Василию Петровичу жизнь спас.

– Это как? – удивился полицмейстер.

– Обеспечив доступ к инвазивной диагностике. У городового внутри паразит сидел. Симптомы цирроза печени и паразитарного её поражения крайне схожи. Но цирроз неизлечим, а эхинококкоз – вполне. Я оставлю вас, господа. Очень прошу, Андрей Прокофьевич, не утомляй пациента, ему покой нужен. Я пойду, натворили сегодня дел и «мирные» демонстранты, и наши доблестные стражи порядка.

Вера Игнатьевна вышла из палаты.

– Виноват, Ваше высокоблагородие! Не справились! Я в рапорте…

– Отставить рапорты! Без тебя есть кому рапортовать. Благодарю за службу!

– Рад стараться, Ваше высокоблагородие! – произнеся положенный ответ, городовой переменил тон, хоть и с заминкой, но высказался: – Андрей Прокофьевич, меня всё мысль про найдёныша свербит. Уж больно хороша корзинка. И на тряпках буквы. Будто видел я их где, только никак не припомню. Вертится, вертится, а никак! Надо бы серьёзней поискать. Дура молодая родила, со страху подкинула. Потом мучиться будет всю жизнь. Но сейчас-то не то, что прежде. Да и прежде по-разному приключалось. Свой рот не лишний, кому он помешает? Поймут родители, простят. За своего выдадут, документы справят. Всё-то решаемо, коли ходы знаешь в лабиринтах церкви, полиции и медицины. Не идёт с головы.

– Ты голову освободи! Лечись. Потом в отпуск тебя, на курорт. За казённый счёт. Я-то уж в тех лабиринтах не одного Минотавра съел, – улыбнулся полицмейстер. И был так естественен, так прост, так заботлив. Ни единого мускула не дрогнуло. – К награде. К повышению. Ты далеко не одному ребёнку жизнь спас. Приказываю выбросить всё из головы!

– Я-то и сам знаю, и вам без нужды рассказывать, что найти концы ноль целых шиш десятых, но уж больно буквы на пелёнке…

Зашла Ася, чтобы ввести Василию Петровичу блаженную послеоперационную дозу морфия.

– Вот это твои сейчас дела. Оклёмывайся. Пулю в брюхо поймать – не кот чихнул! И цирроза у тебя никакого нет, теперь и за медаль сможешь не только поблагодарить царя и отечество, но и накатить, как положено. Нет худа без добра!

Полицмейстер склонился к городовому, ласково пожал ему плечо:

– Поправляйся! Некоторое время без тебя город не развалится!

Василий Петрович улыбнулся, юмор оценил, но его скрутило таким приступом боли, что Ася поторопилась ввести, что положено, и он провалился в небытие. Первое, что ему пригрезилось: самовар на столе под развесистым дубом, они с полицмейстером пьют чай; стол скатертью застелен, по её краю монограммы АА, салфетки кругом с монограммами АА; детишки малые бегают – на воротничках монограммы АА, и на фуражке полицмейстера вместо кокарды – АА. Но после сознание стало гонять сквозь такие лабиринты, а равно над и под, что Василий Петрович грёзы эти чудные напрочь позабыл.

Уже ночью Вера Игнатьевна проводила с врачами рабочее совещание.

– Справились хорошо! – удовлетворённо резюмировала профессор. – Проверили боевую готовность, будь она неладна. В полном объёме, по всем фронтам. Ординатор Белозерский ещё и роды успел принять. Можно было бы сказать, что справились отлично. Если бы Крыжановский не умер.

– Он, между прочим, с вами в одной эскадре служил, – ни к селу ни к городу вставил Концевич, обратившись к Владимиру Сергеевичу.

– Полагаю, что даже вице-адмирал Николай Илларионович Скрыдлов всю эскадру по лицам не помнил, – холодно прокомментировала Вера. Она знала, как Кравченко расстроен смертью своего пациента. – Я, к примеру, вовсе не запоминала раненых в лицо. Прооперировал Владимир Сергеевич филигранно, но, увы, кровопотеря была велика. Ослабленный организм не справился, не было резервов. Его опознали по сведениям из охранки. Крыжановский был членом боевой технической группы при цэ-ка эр-эс-дэ-эр-пэ.

– Чего-чего он был членом? – переспросил Белозерский.

– Центральной боевой организации большевиков. Террорист! – пояснил Владимир Сергеевич с некоторым презрением. – Несчастнейший больной озлобленный человек.

– В любом случае он был человек. Для нас это самое главное. Пациент, перенёсший тяжёлое оперативное вмешательство на фоне общего истощения от тяжёлой болезни. Плюс острая обильная кровопотеря. В его погибели нет ничего удивительного, – она помолчала, отдав дань смерти. Далее продолжила обыкновенно, в своём роде. – Птенец нашего гнезда патологоанатом Астахов уже унёс в клюве два прекрасных препарата эхинококка. Дмитрий Петрович, пусть под вашим руководством Нилов и Порудоминский подготовят доклад по эхинококкозу. Немаловажная проблема. Прежде всего – гигиеническая.

– Непременно! – кивнул Концевич. – В этом есть какая-то особая мистическая, как нынче модно, элегантность: и герой, и злодей хворают эхинококкозом. Герой избавлен от скорой смерти от якобы цирроза ранившим его злодеем. Злодей же получает по заслугам…

– Дмитрий Петрович! – перебила ординатора профессор. – Для нас нет ни героев, ни злодеев. От кого-кого, но от вас подобного романтизма не ожидала, – откровенно усмехнулась Вера Игнатьевна. – Подобное совпадение говорит лишь о том, что эхинококкоз широко распространён.

– Не только этот паразит проник во все сословия, – сказал Кравченко.

Профессор поднялась. Все последовали её примеру.

– Все – и те, и эти, и ещё бог знает чьи – истерически голосят: «Россия ожидает, что лозунгом каждого станут слова: Я и моё право!» Журналы так истошно и печатают это «Я!» Я хочу услышать такое же поголовное заглавное яканье: Я и моя обязанность! За работу, господа!

Георгий сидел у постели очнувшегося городового.

– Нуты дал, Василий Петрович! – он улыбался, качая головой. Он был счастлив, что с приятелем всё обошлось. – Но тут, конечно, ничего такого. Это же Вера Игнатьевна! Она…

– И тебя, болвана, спасла! – завершил городовой.

– Дважды! – Георгий рассмеялся.

Смех – зеркальная реакция. Так что Василий Петрович тоже смешок отпустил, но его скрутило спазмом.

– Слушай, – прокряхтел он, справившись с болью, – как там этот… стрелял который? Сперва, помню, мальца дура схватила и давай улепётывать, слава богу! Тут я глаза и закрыл, говорю смертушке: подписываю добровольное согласие, по собственному, значит, желанию, на покой; всё, что поспел, совершил… Даже больно не было. А потом уж так огнём залило, что ой! И всё как снами, миражами, кусками какими-то всё… Что на самом деле было, что почудилось? В нём же по соседству господа доктора копошились? – вопросительно глянул он на Георгия.

Тот кивнул:

– Помер, ирод!

– Как помер?!

– Так. Тебя спасли, а его вот нет. То потому, что ты добрее. Он злой был.

– Не от того, полагаю, зависит. Разный человек разным бывает.

– Тебе