Анчутка - Алексей Малых

Скрывшись за дровницей, Сорока, смеясь над своими страхованиями, перевела дух, как тень перед ней сгустилась.

— Извор, это ты?

Точно Извор — мощная фигура боярина двинулась на неё, только вместо уже знакомого лица, которым неоднократно нагло любовалась, когда тот будучи в лихорадочном бреду метался никого не видя, или украдкой, когда меняла ему повязки, обрисовалось лицо воеводы. Девица обомлела, и в груди где сердце что-то сжалось не давая вздохнуть. Она попятилась назад, но воевода не отставал. Схватил грубо Сороку за руку и дёрнул на себя, что та крякнула.

— Что тебе нужно здесь? — навис над нею. — Чего выискиваешь?

А та и слова вымолвить не может. Страх обуял её. В глазах смерть отца стоит и эта рожа, только перекошенная. Узнал верно? Убьёт ведь, как есть убьёт, и слова ему поперёк никто не скажет. Губки бархатные задрожали…

— Ну? Пришла зачем? Или тебя тоже, как и отца твоего в Навь отправить?!

Издали заслышалась брань тиуна, в стряпной доме засуетилась челядь — без стряпчего всё как-то не особо ладилось.

— Как что? — наконец смогла из себя выдавить. Глазами намокшими забегала по сторонам, — дрова… просили… Мне дров нужно… а отец мой, знать не знаю где, — не соврала — не ведомо ей, где кости его схоронены.

— Дрова, говоришь? — отпустил ту, сам вокруг осмотревшись.

Сорока тут же дрова принялась подбирать. Столько собрала, что удержать трудно. А воевода с той взгляда острого не сводит — вроде похожа на дочь Позвизда, а вроде и не она вовсе — на язык груба, работы грязной не чурается. Сомнения Военега одолевают. Да коли бы и вправду дочь Позвизда это была, как ему о том супружница его все уши прожужжала, то верно бы наследство своё просила, а эта, как посмотреть, из челядинок не спешит, вон трудится: под ногтями грязь, коса растрёпана, кувшины мужам знатным подносит, да ещё и с дружинниками шутки скобрезные может поддержать, что те гогочут как полуумки. Да, чтоб душа довольна осталась злое умыслил. Ему кончить девку эту — на раз. Никто даже не заподозрит воеводу в столь грязном деле. Опять к Сороке подступает, а та в дровницу спиной упёрлась.

От испуга руки к лицу вскинула, что все дрова на земь попадали. Одно за другим на ногу воеводы приземлились, а тот только присыкнул, но с таким яростным блеском в глазах, что Сорока уже и с жизнью распрощалась. Куда вся её смелость пропала?

— Хочешь сказать, что не знаешь меня? — сдержанно тот просипел, а сам пальцами в сапоге шевелит, кровь разгоняя.

— Как не знать? — испуганно промямлила, а боярин на черен сакса ладонь положил. — Тебя, боярин, каждый в Курске знает — ты воевода тутошний, защитник града сего, покровитель наш.

— А коли так, чего трясёшься как лист осенний? — голосом давит, ожидая, что та откроется.

— Как же мне не бояться тебя, воевода? Ты муж знатный. Вон баян на гуслях гудит так о твоих ратных подвигах, что аж уши заложило, — Сорока страхом давится, но вида не подаёт, а у самой все поджилки трясутся, да решила до конца врать, может и пронесёт. — Твои руки стольких убили, а ты даже глазом не моргнул. А Кыдан-хана через всю степь гнал. А Ясинь-хану, когда Ярославович с ним поминками обменивались, даже поклон не отвесил.

Военег девицу за ворот схватил, на кулак тот намотав, да немного Сороку придушив, что у той дыхание спёрло, кровь к вискам хлынула. С долю времени изучив ту поближе, хотел рубаху разодрать, припомнив, что дочере Позвизда грудь рассекли.

— Ах, вот оно что, — сквозь страх язвить принялась, не даётся, сама за ворот схватилась. — А я добро не давала — кричать буду. И не удобно здесь как-то, воевода. Да и тебе в баньку не мешало бы сходить исперва…

— Больно надо — у меня терем девок отборных полон, — озадачился — неужто ошибся — верно и не дочь Позвизда это — язык грубый да кривой, будто и вправду простолюдинка. А потом вдруг осознал, что отказ от той получил, да не привыкший к такому, решил той обидным словом отплатить. — Степняков ублажала, ладно было, а боярину что же, подсобить не хочешь? — прижал ту к дровнице, а ворот не отпускает.

— Вот и верно. Сам говорил, что степнякова подстилка я. Не пристало тебе знатному боярину из грязного колодца воду пить, а то смотри замараешься. Я уже и не помню сколько их у меня было — меня ничем не удивишь, только и тебе то безынтересно…

— Волочайка, — только и выдавил из себя с надмением под треск разрываемой рубахи.

— Отпусти её, — прозвучало по близости настоятельно дерзко.

Позади стоял Извор и, не дожидаясь пока отец послушает просьбу сына, с силой сжал свои пальцы на его запястье.

— Теперь видно, чем ты у наместника во дворе занимаешься. По нраву пришлась эта девка?! — гадливо усмехнулся лишь одним усом.

— Тебя не должно касаться моё отношение к ней.

- С потаскухой спутался…

— Не смей называть её так! — на защиту девицы встал, тем её бескорыстную заботу о себе окупая, да и поняв даже за столь короткое время, что из себя Сорока представляет. — А захочу, и женой мне станет, — подбородком на ту указал, — слова поперёк мне не скажешь!

"Вот зря он так с ним! Вот оно мне надо?! Под раздачу попасть этому воеводе. Только сегодня бежать хотела! А тут на тебе — семейные передряги", — Сорока мыслями металась.

— По свету пущу. Так сделаю, что тебе руки никто не подаст…

— Делай, что хочешь! Только если тронешь её, не побоюсь всем о твоих делишках поведать. Благо двор полон сегодня. Одним разом все всё и узнают. Или что думаешь, я не разумел, от чего ты вперёд нашего разъезда ринулся к ватажникам. Всех там перебили, чтоб лишнего чего не взболтнули, — говорит смело, а Сорока вид делает безынтересный, глаза закатила — вот зачем при ней сокровенное открывает, что мало воеводе было причин для её смертоубийства? теперь ещё одна добавилась.

— Не посмеешь, — процедил Военег, злобно буравя того глазами, но ворот женской рубахи отпустил.

— Испытать хочешь?!

Сороке даже показалось, что между этими двумя воздух раскалился — ещё немного да пламя вспыхнет. Сама от греха подальше бочком от бояр сторонится, да только Извор ту за руку дёрнул, что та в кольцо рук его попалась. Сердце девичье занялось ещё сильнее, да и краска не спешила от лица отхлынуть. Извор словно этого не